– Но я несу! – рявкнул, развернувшись к нему. – В этом вся проблема, я несу его каждый чёртов день.

Мне приходилось смотреть им в глаза и лгать, ведь Медея не просто проходила обучение в лучшей школе искусств, как думали её родители, она сбежала. Спряталась, чтобы большой злой волк не нашёл её и не растерзал. Я хотел узнать о том, как она проводит время, смогла ли привыкнуть к другому городу, но Тристан не говорил ничего. Абсолютно. Он боялся, что любое слово, которое я услышу, использую для поиска и найду её. Незнание – самая худшая вещь, которую я чувствовал.

– Послушай…

Тристан хотел остановить меня, но я вырвал свою руку из его захвата.

– Нет, это ты послушай. Я был там, я охотился за ней, как дикий зверь, которому велели выследить и убить. Это я держал свои руки на её шее и готов был выполнить приказ Квентина, – с каждым словом мой голос понижался до рычащего гула.

Тристан позволил мне уйти, но я не мог сбежать от правды. Она как свора адских гончих гналась за мной, не позволяя забыть. Оставить позади всё, что я совершил. И поступок, который рвал сердце больнее всего, – моё нападение на Медею. Я помнил чёрную жажду, с которой наблюдал за её попытками сбежать. Чувствовал, будто снова и снова вынужден переживать те эмоции в наказание. И самое больное то, что я наслаждался каждой минутой, пока находился под давлением приказа.

Осень всегда казалась мне слишком серой и унылой, со вкусом пепла и грозы. Кобальтово-красный – именно с этим цветом ассоциировалась осень, но я любила каждое время года, находя самые разнообразные оттенки от алебастрового до полуночно-синего – зимой. Сочно-зелёного – летом и потрясающе мягкого муарового, весной.

Когда мимо пробегают дни, сменяясь один другим, а я вот она ничего не замечаю, пребывая в сфере ожидания и тоски, это жутко до боли в груди бьёт меня, разъедает. Каждый день похож на предыдущий. Ничего не меняется. Я так давно не брала в руки кисти, не рисовала на белоснежном холсте картины, не смешивала краски. Я забыла, как это жить и наслаждаться каждым мгновением.

Грустно посмотрела на свою руку, исписанную одним-единственным словом, что ножом острым засел в голове, прикусила губу, отвернулась, но в отражении было то слово, состоящее из семи букв. Оно словно красный маяк сигналило о боли. Инсанья – безумие любви.

Двойная жизнь – это не то, что бы я выбрала, но всё дело в том, что как раз выбора у меня и не было. Стать знаменитым художником – вот моя больная мечта, к которой я перестала стремиться. Тристан позаботился обо мне. У меня были деньги, возможности, но не было главного того, что я ценила – свободы. Я застряла где-то между желанием увидеть Иерихона и безумной потребностью забыть.

Академия искусств Морвир на южном побережье Лебора, которую я закончила с отличием, толкала вперёд, не позволяя останавливаться, но лето, которое потянулось серой пеленой, открыло глаза на моё одиночество. Я поглощала знания, изучала старинные картины, искусство, лепку, даже пару раз брала уроки, пытаясь превратить бездушный камень в прекрасную скульптуру, но как только обучение закончилось, я растворилась в своей потере.

Самым трудным было прощание с семьёй. Пришлось убедить отца, что приглашение в одну из ведущих академий искусств для меня отличный шанс довести до совершенства все навыки и умения, которые раскрывались с самого детства, когда я рисовала портреты своей семьи, друзей и природы, что окружала меня. Величественные, неприступные исполины – горы. Могучее море, на побережье Квальвика. Сидя на чёрном песке, я часами могла смотреть на заходящее солнце, на звёзды, что раскинулись по бархатному полотну небосвода.