– А какого дьявола вам там нужно? – непочтительно поинтересовался Купер, что, однако, в те давние времена не возбранялось дворецким в сельских поместьях.

– А какого дьявола ты суешь свой нос куда не надо? Но, впрочем, я тебе скажу. Мне надоело, что пес ночует в оружейной, хочу переселить его куда-нибудь. Почему бы и не туда?

– Бульдога – в спальню? Да вы что, сэр! Люди скажут, вы с ума сошли!

– Ну и пусть их говорят. Давай ключ, пойдем посмотрим комнату.

– Да пристрелите вы его, мастер Чарли. Вы что, не слышали, какой шум он поднял вчера ночью в оружейной? Расхаживал туда-сюда, будто тигр в балагане. И, что ни говорите, я бы за этого пса гроша ломаного не дал. В нем и собачьего-то ничего нет. Дрянь, а не собака.

– Я в собаках лучше разбираюсь. Это пес что надо! – сердито бросил сквайр.

– Разбирайся вы в собаках, вы б его давно повесили, – возразил Купер.

– Я сказал, не стану его вешать. Иди за ключом, да по дороге не болтай. Я могу и передумать.

Внезапный каприз посетить комнату царя Ирода имел под собой совсем иную причину, нежели та, что сквайр поведал Куперу. Голос в ночном кошмаре отдал Чарльзу некое повеление, и слова эти преследовали его день и ночь. Он знал, что не обретет покоя, пока не выполнит волю неведомого чудовища. Нынче сквайр уже не питал к собаке прежней привязанности; напротив, душу его разъедали ужасные подозрения. И если бы старый Купер не раздразнил его упрямство, пытаясь поднажать на хозяина, он бы, пожалуй, еще до вечера избавился от странного приблудыша.

Сквайр с Купером поднялись на четвертый этаж, где давно никто не жил. Нужная им комната находилась в конце пыльной галереи. Старинные гобелены, давшие просторной спальне ее имя, давно уступили место более современным бумажным обоям, да и те насквозь проплесневели и клочьями свисали со стен. На полу пушистым ковром лежала пыль. В углу были свалены в кучу поломанные стулья и шкафы, тоже покрытые толстым слоем пыли.

Они вошли в чулан, совершенно пустой. Сквайр огляделся по сторонам, и трудно было сказать, радуется он или разочарован.

– Мебели нет, – проговорил сквайр и выглянул в запыленное окно. – Ты мне что-то говорил – только не нынче утром – то ли об этой комнате, то ли о чулане… не помню…

– Бог с вами! Ничего я не говорил. Я об этой комнате уж лет сорок не вспоминал.

– А есть здесь такая старинная штуковина… называется, по-моему, буфетка? Не помнишь? – спросил сквайр.

– А, буфетка? Как же, была, хорошо вы мне напомнили, в этом чулане точно была буфетка, – сказал Купер. – Но ее обоями заклеили.

– А что это такое?

– Буфетка-то? Маленький шкафчик в стене.

– Ага, понял. И такая штука спрятана тут под обоями? Покажи-ка, где она.

– М-м-м… По-моему, где-то здесь. – Дворецкий простучал костяшками пальцев стену напротив окна. – Ага, вот она, – воскликнул он, когда деревянная дверца отозвалась гулким звуком.

Сквайр содрал со стены отставшие обои – их взглядам предстала квадратная дверца стенного шкафа, футов двух в поперечнике.

– Как раз то, что нужно. Буду здесь держать пряжки, пистолеты и прочую мишуру, – сказал сквайр. – Пошли, пусть собака остается там, где есть. У тебя есть ключ от этой дверцы?

Ключа у дворецкого не было. Старый хозяин выкинул из шкафчика все, что там было, повесил замок и велел заклеить обоями, вот и весь сказ.

Сквайр спустился вниз, взял в мастерской крепкую отвертку, крадучись вернулся в спальню царя Ирода и без труда взломал дверцу потайного шкафа. Внутри оказалось с десяток писем да старых счетов. В углу лежал пергаментный свиток – сквайр поднес его к окну, внимательно прочитал и нервно передернул плечами. Сей имущественный документ был составлен двумя неделями позже остальных, незадолго до отцовской женитьбы, и гласил, что Джайлингден представляет собой так называемое «заповедное имущество», то есть наследуется исключительно по мужской линии, от отца к старшему сыну. За время долгой тяжбы о наследстве Красавчик Чарли приобрел кое-какие юридические познания и хорошо понимал, что теперь он обязан передать Скрупу дом и поместье, но этим дело не ограничится: вновь обретенный документ ставил его в полную зависимость от разъяренного брата, и тот имел полное право потребовать с него выплаты, вплоть до последней гинеи, всех доходов от поместья, полученных со дня смерти отца.