– Тебе там, наверное, было страшно? – посочувствовала Лерка.

– Не очень. Чего бояться, я ведь уже умерла дальше некуда. Было грустно. Знаешь, чувство такое тоскливое: вот все для меня закончилось, и мне же не хотелось, чтобы оно закончилось, а что-то изменить уже поздно. Зато колдунья была живая и могла менять то, что происходит в жизни. Она сразу принялась его лечить. Ложилась рядом на пол, обнимала его и вытягивала боль, ей пришлось делать это много раз, даже не сосчитать. Ей самой было очень больно, из-за этого она шипела и рычала, как животное, и так скребла пальцами пол, что на паркете оставались царапины. В той комнате без окон был паркет, затоптанный и заляпанный засохшей кровью, у меня в отдельные моменты зрение обострялось, и я смогла все это рассмотреть. Колдунья втягивала в себя его боль, сколько получится, потом отползала в сторону и выплескивала эту вязкую массу, там образовалась как будто мазутная лужа. Для меня это выглядело, как мазутная лужа, а что увидел бы живой человек – не знаю. Я забилась в дальний угол, под самый потолок, потому что чувствовала: в такой луже в два счета можно утонуть. Точнее, влипнешь туда – и все равно что утонешь.

– А что это было?

– Магическая мерзость какая-то. Колдунья и мой знакомый потом сделали так, чтобы оно собралось в жирный черный шар, и не знаю, куда этот шар дели.

– Как звали знакомого, тоже не помнишь?

– Нет. Если б помнила, его можно было бы найти через справочную службу. Я даже не помню, как меня в той жизни звали и кем я вообще была. У меня же всего вторая степень. А колдунья все-таки справилась, хотя ей было ужасно тяжело. Он еще что-то посоветовал, когда смог наконец разговаривать, и у нее пошло быстрее, постепенно она вытянула всю эту гадость до последней капли. Только с щупальцами ничего не смогла сделать, он до сих пор болеет. То есть болел до тех пор, пока я оттуда не сбежала, чтобы родиться в супермаркете, а как сейчас, не знаю. Это же не простая болезнь – или чары, или какой-то магический паразит, которого никак не выведешь.

– И такие, что ли, бывают?

Лидия печально кивнула.

«Спасибочки, как будто обыкновенных гельминтов нам мало! В «Памятке Туриста» об этом, кстати, ни слова…»

– Он никогда не выходит из дома. Возможно, ему нельзя, в смысле противопоказано. А колдунья навещает его, приносит продукты и всякие нужные вещи, то остается пожить, то уходит по своим делам. Иногда они говорили обо мне, я сразу это понимала, хотя звуки тоже то воспринимала, то нет, у меня же больше не было органов слуха. Он считал себя виноватым в моей смерти, а колдунья меня ругала, но говорила, что это целиком ее вина.

– А что, если она его ревновала и извела тебя из ревности? – выдала версию Лерка.

– Не знаю. Может, он сам меня убил, может, и правда она, а может, все было как-то иначе. Я не помню своей смерти. А сделать ремонт в этом раздолбанном доме они так и не собрались. Наверное, денег не хватало… И там время от времени происходило что-то страшное. Мне тогда становилось муторно, ничего не видно и не слышно, а он после этого ходил как пьяный или избитый, или то и другое сразу, и повсюду валялась поломанная мебель. Это всегда случалось во время отлучек колдуньи, а когда та возвращалась, они вдвоем чинили столы, стеллажи и стулья. Не могу понять, что там творилось во время этих затемнений. Скорее всего, это он напивался и сам все громил, пока ее не было дома. Хотя могло быть и что-то другое. Я же говорю, призраком я воспринимала окружающий мир… ну, процентов на десять от того, как у живых людей, и наверняка что-нибудь не замечала и путала. Если бы можно было их найти, встретиться, поговорить… Но я знаю только то, что они живут в большом разрушенном доме с обвалившимися потолками, разбитыми лестницами, трещинами на стенах и мебелью, которую много раз ломали и снова приводили в порядок.