Поначалу мы с ним просто делали бизнес - вполне законный и не противоречащий никаким моим моральным убеждениям. У меня действительно появилось немного свободного пространства и денег, я стал подбирать всяких-разных подходящих людей: совершенно посторонних, нуждающихся в деньгах и не боящихся попасть в переделку. Отправлял их то в одну часть страны, то в другую. Узнавал, не могла ли ты попасть в иное государство. Меня заверяли, что это исключено, но - тебя не находили.
От имени и фамилии не было совершенно никакого толку. Никто не обращается к рабам так, как их звали на воле. Придумывают свои клички или вообще ограничиваются "Эй, ты!" Меня, вот, например, поначалу нарекли Муфидом.
Время шло, я начал впадать в отчаяние, а мой хозяин - наоборот, в восторг. Ему очень нравилось то, что я делал. Ты знаешь, я владею многими современными инструментами. Точнее, я рассказывал тебе об этом, но слушала ты или нет - не уверен... В общем, здесь такого специалиста, как я, днём с огнём не сыщешь. Поэтому господин Насгулл следующим шагом решил меня женить. Не буду утомлять тебя доводами и угрозами, которые он применял, чтобы добиться своего - скажу результат: я прошёл обряд инициации в его религии и получил в распоряжение живую и настоящую женщину. Супругу. Надию. Это была молодая девушка (на момент нашей свадьбы ей стукнуло всего лишь 19) здешней национальности, из небогатой, но приличной и набожной семьи.
Я бы не сказал, что она красива - только стройна, да ещё, пожалуй глаза - огромные влажные глаза, задумчивые и печальные, как у лани. Я ничего к ней не чувствовал, абсолютно ничего, кроме жалости. Несчастная! Выйти замуж в столь юном возрасте за нелюбимого мужчину старше себя на 10 лет и до конца жизни оставаться его рабыней без надежды когда-нибудь освободиться до того, как чья-либо смерть разлучит их...

НАДИЯ, 5 лет назад

Странно этот белый мужчина смотрит на меня. Как будто виноват предо мной в чём-нибудь. Глупый, смешной европеец! Не зря подруги говорят, что все белые мужчины - чокнутые. Позволяют женщинам управлять собой, слушаются их вместо отца и священника.
Никогда меня не ждала лучшая участь. Отец всю жизнь планировал устроить старшую дочь как можно выгоднее, главным образом для себя. Чтобы получать пожизненные "доходы" с зятя, в том числе материальную помощь и протекцию. Для этого меня и берегли как зеницу ока - я даже с подругами встречалась только под строгим надзором матушки или тетушки Джабиры. Правда, со мной папе не повезло: я не вышла красавицей, как мои младшие сестры, зато была чиста, словно майский бутон. Но богатые женихи не особенно на меня засматривались. Шестнадцатилетняя Лазиза - и то притягивала больше взоров. Ничего удивительного: в детстве я сломала нос, упав во время катания по двору на самокате - и он вырос с горбинкой. Фигурой не вышла. Имела дурной аппетит, и даже когда меня насильно пичкали едой, чтобы хоть немного округлилась, это не шло мне впрок. В итоге - в 19 я выгляжу максимум на 17 из-за своей подростковой, почти мальчишеской худобы. Лучшая подруга Фахрия утверждает, будто у меня красивые глаза, но я не особенно верю, чтобы не разочаровываться потом. Да и сама не вижу в них ничего особенного.
Тем не менее, женихи приходили посмотреть на меня довольно часто, особенно в последнее время. Возраст подошёл: ещё немного - и я стала бы старой девой, и тогда плакали бы батюшкины амбициозные планы.
Я всегда вела себя послушно на этих смотринах: подготавливала и надевала нарядное платье, улыбалась, подносила напитки и закуску, вежливо отвечала на вопросы. Несмотря на то, насколько ужасны были эти люди. Один - огромный, как слон. Толстый, потный, с самодовольным лицом и высокомерным взглядом. Другой - злой, как чёрт. Ещё хуже батюшки. Смотрю на него и вижу: не даст он мне жизни. Будет давить и унижать, пока не заболею. Третий - просто омерзительный. Старый и... сама не знаю, откуда у меня это понимание, но он раздевал меня взглядом. Распаковывал, как запечатанный продукт, который он собирается жрать, чавкая, облизывая пальцы и причмокивая. Меня чуть не стошнило прямо на его дорогой костюм, когда он попросил подсесть поближе, чтобы налить ему напиток, а сам положил свою сморщенную старческую лапу мне на коленку...