Это в нем чуть ли не профессиональное – быть всегда веселым, даром что на душе кошки скребут и подташнивает от тоски.

– Черный, – сказал отец Хэнди. – Горячий. Уже готов.

Он посторонился, чтобы громоздкая тележка проехала по коридорчику в церковную кухню.

– Утро доброе, миссис Хэнди! – сказал Тибор.

Не оглядываясь – не любила она глядеть на калеку, Или Хэнди прошуршала:

– Доброе утро, Тибор. Мир тебе, и да пребудет с тобой Дух Святой.

– Мир или мор? – спросил Тибор, подмигивая отцу Хэнди.

Ответа не последовало – смирная пигалица прилежно хлопотала по хозяйству.

«Какие только формы не принимает ненависть, – думал отец Хэнди, глядя, как жена берет молоко с холода. – Сколько бывает оттенков и оттеночков в скрытом недружелюбии!»

Сам он любил ненависть откровенную – ее легко выплеснуть, извергнуть… А чтобы вот так – только через отсутствие ласки, через официальный тон…

Тибор приступил к сложному для него процессу питья кофе.

Перво-наперво, чтобы коляска не ерзала, Тибор ставил ее на тормоз. Затем с помощью нехитрого соленоидного переключателя, нажимая подбородком на кнопки пультика дистанционного управления, он переводил батарею на жидком гелии из режима обслуживания мотора тележки в режим постоянной работы манипуляторов-экстензоров. Аккуратного вида алюминиевые гидравлические манипуляторы удлинялись, и на их конце через воротца выскакивали шесть механических пальцев, соединенных тяжами с мускулами плеча. Сейчас эти пальцы пришли в действие и приподняли со стола пустую чашку. Тибор вопросительно уставился на хозяйку.

– Кофейник на плите, – промолвила Или с выразительной ухмылкой.

Пришлось снять тележку с тормоза, проехаться к плите, снова жать подбородком на кнопки – обездвиживать кресло на велосипедных колесах и оживлять манипуляторы. Наконец кофейник оказался в шестипалом экстензоре. Алюминиевый манипулятор поднимал его рывочками, придрагивая, словно рука страдающего болезнью Паркинсона. Однако айсибиэмовская чудо-техника позволила наполнить чашку, почти не пролив кофе.

Отец Хэнди горестно крякнул и сказал:

– Не присоединяюсь к тебе, ибо сегодня ночью и давеча утром страдал желудочной коликой.

Он чувствовал себя физически разбитым. «Даром что у меня полный комплект членов, нынче с утра мне не лучше твоего – железы и гормоны как взбесились!»

Священник закурил сигарету – первую на сегодня. Затянувшись слабоватым, но настоящим табачком, он ощутил некоторое облегчение: клин клином вышибают – этот яд снижал содержание в крови прочих ядов.

Отец Хэнди приободрился, сел за стол напротив Тибора, который с неизменной развеселой улыбкой безропотно отхлебывал не в меру горячий кофе.

Однако, однако…

«Порой невнятная физическая боль есть наше предвиденье неприятностей, – думалось отцу Хэнди. – Не потому ли я так разбит с самого утра? И не потому ли так плохо тебе, Тибор? Твоя улыбочка меня не обманывает. Предчувствуешь, чем я тебя огорошу – точнее, обязан огорошить? А выбирать мне не приходится, потому как я червяк, фитюлька – что прикажут, то и делаю. Один день в неделю, по вторникам, во время проповеди, моими устами глаголет истина – впрочем, и дня мне не дано, а только какой-то час».

– Ну, Тибор, – сказал отец Хэнди, – wie geht es heute?

– Es geht mir gut [1], – незамедлительно отозвался Тибор.

Обычно они с наслаждением предавались воспоминаниям и вели ученые диалоги на немецком языке, охотно тревожа тени Гете и Гейне, Шиллера, Кафки и Фаллады. Оба жили для этого и этим. Теперь, когда только назревала очередная долгая работа, их общение носило характер почти священного ритуала, приготовляя духовную почву для работы. Когда же художник с головой уходил в работу, для бесед оставались только густые сумерки – за невозможностью долго рисовать при жидком свете керосиновых ламп или церковного камина. «Никудышное освещение, – временами жаловался Тибор и, привыкший преуменьшать свои горести, добавлял: – От него глаза подустают».