– Половинку сердца, сделанного из китового уса.

– Китовый ус, как необычно! Большинство женщин оставляет кусочки ткани, отрезанные от своего платья.

Он допил остатки бренди из своего бокала – изящно, а не жадно, как Нед, – и со стуком поставил его на стол.

– Скажите, вы сможете вернуться в воскресенье? Управляющие и патроны заведения соберутся здесь для церковной службы, и мы сможем обратиться к ним, пока они будут в одном месте. Без сомнения, их очень заинтересует ваша история. Между тем, я попробую разобраться в этом деле. – Ясный взгляд его спокойных голубых глаз остановился на мне, и я затаила дыхание. – Примите мои искренние извинения.

Я раскрыла рот и тут же закрыла. Слова не шли.

– Вы не виноваты, – пробормотала я после неловкой паузы.

– В воскресенье, – повторил он. – Я встречу вас у часовни в половине десятого, и вы будете моей личной гостьей.

В животе у меня было тепло от выпитого и от чего-то еще, с чем я недавно рассталась, или думала, что рассталась. От надежды.

Когда я вернулась домой, Нед сидел на стуле Эйба, широко раскинув ноги. Одна его рука свисала с ручки стула, другая лежала на животе, как будто он объелся. Но дело было не в этом: он уже какое-то время худел, был бледен и жаловался на боли в животе. Он навещал нас только с целью попросить денег. Иногда я что-то ему давала. В какой-то момент он даже перестал обещать, что вернет долг. Он никогда не приводил к нам свою жену Кэтрин, не приносил горячий пирог или пирожные с заварным кремом, чтобы поделиться с нами. Он ни разу не пригласил нас к себе домой и не сберегал нам места на церковной скамье рядом со своей молодой семьей. Я давала ему деньги лишь ради его детей, если у меня было что давать.

Я внимательно присмотрелась к нему. Он крепко сжал губы, его лицо раскраснелось.

– Пришел пожелать нам счастливого Рождества, да?

– Это было в прошлом году.

– Знаю. Мы давно не видели тебя.

– Меня не было в городе.

– Кэтрин выставила его за дверь, – сказал Эйб, сидевший на кровати в другом конце комнаты и снимавший сапоги.

– Неправда, я сам ушел.

– Бросил ее ради «женевского дворца» и твоей жестокой любви?

Он ничего не ответил, и я перевела взгляд с него на Эйба. У обоих был унылый и подавленный вид, словно у людей, крупно проигравших в карты. Никто не зажег огонь в очаге, на полу остались грязные следы, по всей комнате было разбросано грязное белье и тарелки, которые нужно было вдвое дольше отмывать в таком холоде. Пустые бутылки из-под эля тоже нужно было сполоснуть, куча одежды нуждалась в штопке. Везде была та или иная работа, которая в конце концов достанется мне.

– Есть новости, Бесси? – спросил Эйб.

Я покачала головой.

– О чем? – Нед уставился на меня. В свои двадцать семь лет он выглядел гораздо более пожилым мужчиной, с красной сеточкой лопнувших сосудов на носу и щеках и с сухой посеревшей кожей.

Бренди, выпитое у доктора Мида, прояснило мне голову и сделало меня острой на язык.

– Если бы ты озаботился расспросить обо мне, то знал бы, что я ходила в госпиталь, чтобы забрать мою дочь.

– Ого, – более мягким тоном произнес он и удивленно взглянул на меня. – Где же она?

– Не там и не здесь. Неизвестно где. – Я пропустила ужин, и дома не осталось еды. У меня просто не было сил сходить на Лудгейт-Хилл и купить что-нибудь горячее. Я начала потихоньку прибираться в комнате, а Эйб с кряхтением опустился на колени, чтобы развести огонь. Я собиралась вымыть чашки и тарелки, протереть окна от угольной копоти и лечь в постель.

– Что ты имеешь в виду, а? – поинтересовался Нед.