Почувствовав его заключительные содрогания, она посмотрела ему в лицо и увидела, что цвет его глаз изменился – в свете фонаря они стали темно-синими. И хотя она любила его так сильно, что делалось больно, в глубине ее души тлело сомнение: она что-то упустила. Она не чувствовала потребности кричать, как кричала Эльза под Жаком на соломе, и потому испугалась.

– Мишель, – настойчиво прошептала она, – ты еще меня любишь? Скажи, что любишь.

– Я люблю тебя больше жизни.

Голос его звучал прерывисто и хрипло. Она не могла сомневаться в его искренности.

– Мой дорогой, – прошептала она, – мой дорогой, – и погладила курчавые завитки у него на шее.

Очень скоро волна чувств схлынула настолько, что Сантэн смогла понять: за те несколько коротких минут, в которые они совершили этот простой акт, что-то изменилось безвозвратно. Мужчина в ее объятиях физически сильнее, но для нее он как ребенок, сонный ребенок, прижимающийся к ней.

Она почувствовала себя мудрой и полной энергии, как будто до сих пор ее жизнь текла бесцельно, без направления, а сейчас она нашла свой попутный ветер и, как океанский корабль, полетела вперед.

– Проснись, Мишель. – Она осторожно потрясла его. Он что-то пробормотал и пошевелился. – Сейчас нельзя спать. Поговори со мной.

– О чем?

– О чем угодно. Расскажи про Африку. Расскажи, как мы вместе уедем в Африку.

– Я уже рассказывал.

– Расскажи еще раз. Я хочу услышать это снова.

Она лежала, прижавшись к нему, и жадно слушала, задавая вопросы, когда он умолкал.

– Расскажи об отце. Ты не говорил, какой он.

Так они проговорили всю ночь, обнимая друг друга в коконе из серых одеял.

Но вот, слишком скоро для них, пушки на хребте возобновили свой убийственный рев, и Сантэн в отчаянном желании прижала его к себе.

– О Мишель, я не хочу уходить!

Она оторвалась от него, встала и начала приводить в порядок одежду и застегивать пуговицы.

– Ничего замечательнее со мной в жизни не случалось, – прошептал Майкл, глядя на нее; когда она снова повернулась к нему, ее глаза в свете фонаря и в блеске далеких разрывов казались огромными и мягкими.

– Мы ведь поедем в Африку, правда, Мишель?

– Обещаю.

– Твой сын родится в солнечном свете, и мы будем жить долго и счастливо, как в сказках, правда, Мишель?

Они вышли на аллею, цепляясь друг за друга под шалью Сантэн, и с тихой настойчивостью целовались на углу конюшни, пока Сантэн не вырвалась из его объятий и не побежала по двору.

Добежав до кухонной двери, она, не оглядываясь, исчезла в большом темном доме, оставив Майкла одного в необъяснимой печали, хотя ему следовало бы радоваться.

Биггз стоял у койки и ласково смотрел на спящего Майкла. Старший сын Биггза, погибший год назад в окопах под Ипром, был тех же лет. Майкл выглядел таким измученным, истощенным и бледным, что Биггзу пришлось заставить себя тронуть его за плечо, чтобы разбудить.

– Который час, Биггз?

Майкл, еще не вполне проснувшись, сел.

– Уже поздно, сэр, солнце встает, но мы все еще не летаем, нас зачалили.

И тут произошло нечто странное.

Майкл улыбнулся глупой блаженной улыбкой, какой Биггз у него никогда раньше не видел. Это встревожило ординарца.

– Боже, Биггз, как мне хорошо!

– Я рад, сэр.

Биггз с тревогой подумал: «Может, лихорадка?»

– Как наша рука, сэр?

– Наша рука замечательно, превосходно, спасибо, Биггз.

– Я бы дал вам еще поспать, но майор спрашивает вас, сэр. Он хочет показать вам что-то очень важное.

– Что именно?

– Мне запрещено говорить, мистер Майкл, строгий приказ лорда Киллиджерана.

– Молодец, Биггз! – без очевидной причины воскликнул Майкл и вскочил с койки. – Нельзя заставлять лорда Киллиджерана ждать. Ни-ни!