Она всей тяжестью бросилась Майклу на спину и обхватила обеими руками за шею; Майкл упал плашмя, девушка очутилась у него на спине. Она сразу вскочила, сорвала с себя толстую габардиновую юбку-амазонку и накрыла ею горящую фигуру у своих ног. Потом опустилась рядом с ним на колени, плотнее закрыла просторной юбкой и стала руками сбивать проступающие из-под юбки язычки пламени.

Как только пламя погасло, она сдернула с Майкла юбку и усадила его на грязной земле. Проворными пальцами расстегнула дымящуюся шинель, стянула ее с плеч и отбросила в сторону. Потом стянула тлеющий свитер. Пламя добралось до тела только в одном месте: прожгло одежду на плече и руке. Майкл вскрикнул от боли, когда девушка попыталась снять с него ночную сорочку.

– О Боже!

Хлопчатая ткань сорочки прилипла к ожогам.

Девушка склонилась к нему, вцепилась в ткань зубами и грызла, пока материя не порвалась. Тогда она сорвала ее с руки, и ее лицо изменилось.

– Mon Dieu[6]! – Она вскочила. И стала затаптывать остатки пламени на дымящихся обрывках.

Майкл смотрел на нее. Боль в обожженной руке ослабла. Девушка сбросила длинную юбку; жакет от амазонки доходил ей только до бедер. На ногах у нее были черные кожаные сапоги для верховой езды, закрепленные по бокам крючками. Колени голые, кожа под ними гладкая и безупречная, зато колени в грязи, оттого что она опускалась на них ради него.

Выше колен – узкие кружевные панталоны из прозрачной ткани; сквозь них Майкл отчетливо видел ее лоснящуюся кожу. Панталоны над коленями привязаны розовыми лентами и облегают нижнюю часть ее тела так, словно она нагая – и эта полунагота влечет еще сильнее, чем нагота.

Майкл почувствовал, как у него сдавило горло: девушка наклонилась, подбирая его прожженную шинель, и в утреннем свете на мгновение блеснули ее маленькие упругие ягодицы, словно пара страусовых яиц. Он смотрел так напряженно, что заслезились глаза, а когда она снова повернулась к нему, увидел сквозь шелк в месте соединения упругих юных бедер темный треугольник. Это гипнотизирующее темное пятно оказалось в шести дюймах от его носа, когда девушка осторожно набросила шинель на обожженное плечо, что-то приговаривая, как мать разговаривает с больным ребенком.

Майкл уловил только слова froid и brыle[7]. Она была так близко, что он чувствовал ее запах – естественный запах здоровой молодой женщины, вспотевшей от быстрой езды, смешивался с ароматом духов, напоминавшим аромат высушенных розовых лепестков. Майкл попытался заговорить, поблагодарить ее, но дрожал от шока и боли. Губы тряслись, и он смог издать лишь неразборчивые звуки.

– Mon pauvre[8], – проворковала она и отступила на шаг. Ее голос звучал хрипло от тревоги и напряжения, и у нее было лицо феи с огромными, темными кельтскими глазами. Майкл подумал, не острые ли у нее уши, но их скрывали густые темные волосы. Волосы взбивало ветром, они вихрились – густые пружинистые завитки. Кельтская кровь придавала коже девушки цвет старой слоновой кости, а брови были такие же густые и темные, как волосы.

Она снова заговорила, но Майкл не удержался и опять посмотрел на заманчивый темный треугольник внизу. Она заметила, куда направлен его взгляд, и ее щеки мгновенно порозовели; девушка подхватила с земли свою грязную юбку и обвязала вокруг талии, а Майкл страдал теперь больше не от боли, а от смущения из-за своей нескромности.

Рев «сопвича» Эндрю над головой дал обоим передышку, и они с благодарностью стали смотреть, как Эндрю делает круг над полем. Как только девушка поправила юбку, Майкл с трудом, неуверенно встал и помахал Эндрю. Он видел, как тот с облегчением поднял в приветствии руку. Зеленый «сопвич» пролетел всего в пятидесяти футах над ними, и в нескольких ярдах от них упал зеленый шарф, в который было что-то увязано.