Вера протянула к Прохору руки и произнесла:

– Иди ко мне, мой желанный. Только не торопись, я хочу, чтобы эта ночь продолжалась бесконечно.

– Мне этого тоже хочется. Нам некуда торопиться, милая.

Наэлектризованные, обнаженные, они лежали рядышком как оголенные провода, способные выстрелить искрой.

– Кажется, я наконец-то нашел свой дом.

Положение на фронтах оставалось для немцев катастрофическим. Тяжелые бои шли в Померании, в Западной и в Восточной Пруссии. Русские танковые колонны обошли Познань и, не встречая особого сопротивления, широким фронтом двигались к Одеру.

Армейские корпуса Первой армии под командованием генерал-полковника Йоханнеса Бласковица продолжали отступать под нажимом войск союзников, а Девятнадцатая армия оказалась в Кольмарском котле, и шансов выбраться из крепких американо-французских объятий у нее становилось все меньше. В окружении Гитлера мало кто сомневался в том, что в ближайшие недели она будет уничтожена.

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, назначенный командующим группы армий «Висла», плевать хотел на распоряжения начальника штаба сухопутных войск Гейнца Гудериана и совершал одну стратегическую ошибку за другой. Создавалось впечатление, что он делает все возможное, чтобы проиграть военную кампанию.

Первая и самая главная его промашка состояла в том, что он пренебрег услугами опытного штабиста генерал-майора Вальтера Венка. Вторая сводилась к тому, что свой командный пункт Гиммлер разместил вдали от театра военных действий, в маленьком, но красивом средневековом городке Шнайдемюль, основанном еще всемогущими тамплиерами.

Вместо того чтобы нормализовать ухудшающуюся обстановку на фронте и активно включиться в военные дела, он большую часть времени проводил в специальном поезде, оборудованном под штаб-квартиру. Тут-то и обнаружилась третья ошибка. В поезде отсутствовали радиоустройства и сигнальные службы, а единственная телефонная линия постоянно была перегружена. В результате Гиммлер практически потерял связь с группой армий «Висла», не имел возможности ни получать оперативные сообщения, ни отдавать приказы.

Ко всему этому весьма некстати проявилась сонливость этого субъекта, который обычно почивал до обеда, а потом еще два часа тратил на ежедневный массаж. Так что на фронтовые дела у него оставалось не более полутора часов чистого времени.

Настроение у фюрера теперь постоянно было скверным, под стать ситуации на фронте. Пошел десятый день, как он запретил звать гостей, обедал только в обществе Евы Браун и секретарш. Прежде такого не наблюдалось.

В канцелярии подмечали, что в последние дни Адольф Гитлер особенно сблизился с Мартином Борманом. Оставшись вдвоем, они часто совещались о дальнейшей судьбе рейха и партии.

26 января Борман пришел к фюреру с докладом. В руках он держал черную папку с несколькими страницами напечатанного текста. Гитлер что-то писал за небольшим столом. Выглядел он осунувшимся, усталым, веки припухли, глаза красные, щеки такие дряблые, как у семидесятилетнего старика.

– Садитесь, Борман. – Гитлер показал на стул, стоявший с противоположной стороны стола. – Наша с вами задача – спасти партию, которую мы создали. У вас есть конкретные предложения на этот счет?

– Да, мой фюрер, именно с этим я и пришел к вам, – уверенно произнес руководитель партийной канцелярии, присел на стул и преданно посмотрел в глаза Гитлеру.

– Что вы предлагаете? – устало спросил фюрер. – Только давайте кратко, скоро у меня совещание.

Из пятидесятилетнего крепкого жизнерадостного мужчины Адольф Гитлер понемногу превращался в ветхого брюзжащего старика. Вещи, к которым он прежде относился весьма спокойно, вдруг начинали его раздражать. Никогда невозможно было предугадать настроение Гитлера, а тем более его реакцию на возможные возражения. Даже самые заслуженные генералы после беседы с ним лишались своих должностей. Случайно оброненная фраза совершенно неожиданным образом могла привести Гитлера в бешенство, внушавшее страх всем и каждому.