– Идут, Петр Александрович. Черт-те сколько…

Там, среди зарева, что-то засверкало розово и густо, какая-то туча в небе. Она приближалась, шла прямо сюда, на станицу, накатываясь соединенным в сплошной гул звуком моторов, и в туче этой начали выделяться очертания тяжело нагруженных «юнкерсов». Они шли с юга, заслонив зарево, огромными вытянутыми косяками; их было столько, что Дроздовский не смог бы сразу сосчитать. И чем яснее, определеннее видно было, что эти самолеты идут именно сюда, в направлении станицы, на батарею, чем заметнее приближались они, тем жестче, беспощаднее становилось лицо Бессонова – оно почти окаменело. Близорукие глаза члена Военного совета Веснина пристально и угадывающе смотрели не на небо, а на командующего, и его голые пальцы (забыл надеть перчатки, они торчали из кармана полушубка) ненужно терли и гладили о мех воротника очки.

И Дроздовский подумал: «Почему они стоят и не подают команду? Что я должен делать при них?»

Тут в орудийный дворик соскользнул, как на коньках, по брустверу майор Божичко в длинной щегольской новой шинели и крикнул Бессонову с энергичной настойчивостью адъютанта, которому по неписаному уставу позволено было напоминать, а подчас и требовать:

– Товарищ командующий! Нужно ехать, товарищ командующий!

– Может, стоило бы переждать бомбежку здесь, товарищ генерал, – произнес Деев, следя из-под рыжих бровей за косяками самолетов. – Сомневаюсь, чтобы мы успели на энпэ до начала…

– Убежден: успеем, товарищ командующий! – заверил Божичко и объяснил Дееву: – Три километра по спидометру. Проскочим…

– Разумеется, проскочим! – Веснин, загораясь, надел очки, соизмеряя расстояние от затмивших зарево косяков самолетов до кругло проступавшей высоты за рекой, где был НП дивизии. – Да, четыре километра, Божичко, – уточнил он и обратился взволнованно к Дееву: – Вы уверены, полковник, что они будут бомбить здесь? Не исключена возможность, что они идут на Сталинград.

– Не уверен, товарищ член Военного совета…

Бессонов усмехнулся, сказал без сомнения:

– Они будут бомбить здесь. Именно здесь. Передний край. Это абсолютно. Немцы не любят рисковать. Не наступают без авиации. Ну, поехали. Три километра или четыре – все равно. – И он, похоже было, случайно вспомнил про Дроздовского, стоявшего в позе выжидания. – Что ж… Всем в укрытие, лейтенант. Как говорят, пережить бомбежку! А потом – самое главное: пойдут танки. Так, значит, лейтенант, ваша фамилия Дроздовский? – спросил он, восстанавливая что-то в памяти. – Знакомая фамилия. Запомню. И надеюсь еще услышать о вас, лейтенант Дроздовский! Ни шагу назад! И выбивать танки. Стоять – и о смерти забыть! Не думать о ней ни при каких обстоятельствах! Ваша батарея многое тут может сделать, лейтенант. Надеюсь на лучшее.

И, поднявшись на бруствер, хромая, Бессонов пошел к «виллисам»; за ним – адъютант Божичко и полковник Деев. Начальник разведки дивизии задержался на огневой. Он медлил и не убирал планшет с картой, не выпускал бинокль из рук, ошаривая линзами пустое пространство перед станицей. Он не хотел так просто, так свободно уходить отсюда, не дождавшись возвращения разведки. Тогда Веснин легонько коснулся его плеча, и молчаливый подполковник поплелся понуро к ходу сообщения. А метрах в пяти от орудия, взбираясь на бугор берега, Веснин приостановился, сказал Дроздовскому не без задора в голосе, заглушаемом нависающим гулом самолетов:

– Ну, комбат, жаркое время начинается! Не страшно в первый раз?

– Нет, товарищ дивизионный комиссар!

– Тогда командуй, комбат!..