Однажды в таком вот заплаканном виде Ольга попалась на глаза командиру батальона, бывшему учителю, человеку пожилому и совсем уже седому.

– Почему у вас глаза опухшие, в чём дело? – как мог, проявил участие капитан.

В ответ на это Ольга снова расплакалась: ей давно хотелось выговориться, и она рассказала всё от начала до конца.

– Что ж ты, дочка, молчала… – вздохнул комбат. – Надо было сразу ко мне обратиться, не дал бы этим ухарям в обиду. Хорошо, будет первая передышка, выстрою батальон – и этот твой Тимоха будет у тебя на коленях прощение вымаливать!

– Ой, не надо, товарищ капитан… – испугалась Ольга.

– А это уже теперь не тебе решать. Несправедливости в батальоне не место… Ты не бойся, всё будет хорошо!..

Земля под ней содрогалась и ухала. Деревья неясными силуэтами выступали в сумерках. В той стороне, где окопался противник, стали вспыхивать жёлтые осветительные ракеты. С нашей стороны длинными очередями отвечали пулемёты, захлопали винтовки.

Ольга вытерла пот суконной пилоткой. Показалось, что запахло кислой капустой.

Обрыва она так и не могла найти, хотя искала его, с какой-то детской наивностью веря в то, что ещё немного – и всё получится, всё будет хорошо. Почему-то вспомнилось детство. Мама достает из печи глиняный горшок с молоком, покрытым румяной пенкой. Она выходит на крыльцо. Только что прошёл дождик, всё вокруг сверкает. По двору важно шествует гусыня, ведя за собой ватагу гусят. Они пищат, посвистывают и толкают друг друга. Процессию бдительно сопровождает гусак, глава семейства. Он поминутно оглядывается – не грозит ли откуда опасность? Но всё спокойно, и слышится его тихое, миролюбивое «га-га». Гусята, увидев одуванчики, бегут к ним, тыкаются клювами и пускают пушинки по ветру. Гусыня смотрит на гусят и качает головой – какие они ещё глупые. Оля тоже, бывало, фукала парашютиками одуванчиков в лицо младшему брату, когда тот оглядывался на неожиданный оклик. А потом уже брат, подкараулив, отвечал тем же, и она хохотала, а мягкие пушинки щекотали её лицо…

Свист и ухнувший рядом взрыв оборвал воспоминания. Ольга вскрикнула от острой боли, виной которой был глубоко вошедший в руку осколок. От вида крови даже закружилась голова. Она одним отчаянным рывком выбросила тело из воронки, охнула, но поползла дальше. Руку жгло будто огнем, но она ползла и ползла… Она не помнила, сколько так продолжалось, придя в себя, только когда уткнулась лицом в лужу. От прохлады стало так легко, что не хотелось поднимать голову. Но надо было двигаться дальше – и она снова попыталась ползти, но свалилась в очередную подвернувшуюся воронку, закричав от боли в руке и даже зажмурившись от вспыхнувших в глазах искр.

Когда Ольга открыла глаза, то снова вскрикнула – теперь уже от радости: прямо перед ней торчал оголенный конец провода, это был тот самый злосчастный обрыв. Оставалось теперь только срастить провода. Она неуклюже присела; перебитая осколком рука безжизненно висела плетью, другая рука была, похоже, сломана после неудачного падения в воронку, и даже поднять их не было сил.

Зажмурившись от страха перед будущей болью, она всё же приподняла руку и соединила оба конца провода. На их скрутку сил уже не оставалось – и тогда, поняв, что остается только одно, Ольга сжала зубами концы, вздрогнув от удара током: инструктор в училище им говорил, что когда на том конце кто-то крутит ручку, устанавливая связь, напряжение подскакивает до ста двадцати вольт.

Рядом громыхнул новый взрыв. В глазах у Ольги потемнело, и она почувствовало жгучую боль.