Капли застучали чаще, самое время было спрятаться под козырек подъезда и раскрыть маленький черный зонтик.
Прибавив шаг, я мечтала поскорее прийти домой, где, стоя у окна, смогу с наслаждением наблюдать, как городом овладевает гроза.
Итак, я возвращалась на улицу Мучеников, безразличная ко всем этим людям, которые спешили, сновали рядом со мной, порой касаясь или задевая меня. Вдруг кто-то обошел меня столь энергично, что зонтик вырвался из моих рук и упал на тротуар. Этот кто-то обернулся. Молодая белокурая женщина. Кажется, она огорчилась. Я услышала, как она извинилась, пытаясь подобрать мой зонтик, уже отнесенный ветром в сторону.
Незнакомка повторила извинение, улыбнувшись дружеской, такой славной улыбкой:
– Простите, мадам! У вас все в порядке?
Я была не в силах выговорить ни слова. Так и стояла – молча, неподвижно, и не сводила с нее напряженного взгляда, пока она приближалась, протягивая зонтик.
– К счастью, вроде бы не сломался, – произнесла она, а потом подняла на меня взгляд, встревоженная моей немотой: – Я вас не ударила? С вами ведь все хорошо?
– Да, да, – только и удалось мне выговорить.
– Раз так, я, пожалуй, пойду? – спросила она, поправляя плащ, и стала удаляться.
Что я могла сказать? Мне, мол, известно, кто она? Или что я ее узнала? Что вне всякого, даже самого мизерного, сомнения эта молодая женщина – моя дочь? Ребенок, похищенный у меня двадцать два года назад…
Тогда Гортензии было два года и десять месяцев. Совсем скоро должно было исполниться три.
Я продолжала стоять в оцепенении, словно находилась под гипнозом, и смотреть ей вслед, пока мокрая от дождя белокурая головка не исчезла за углом улицы Трюден.
Только теперь я осознала, что не должна просто так дать ей уйти, я не могла потерять ее снова.
И тогда я побежала в надежде ее догнать. Гортензия все узнает!
На улице Мучеников я попыталась разглядеть ее в беспорядочной толпе людей, разбегавшихся кто куда в поисках укрытия. Мне самой дождь был нипочем, я его попросту не замечала. Наконец я увидела ее на углу Наваринской улицы и еле сдержалась, чтобы не закричать – громко, изо всех сил:
– Гортензия!
Показания г-на Сержа Делаланда,
родившегося 8 февраля 1971 г.,
представителя страхового агентства в Витре,
35506, 27 июня 2015 г. Выписка из протокола.
[…] София была старше меня на семь лет. У меня сохранились воспоминания о ней как о заботливой сестре, любившей со мной заниматься, ведь я был, так сказать, последышем в семье. Жизнерадостная, доброжелательная, но, увы, вряд ли хорошенькая, да к тому же еще и толстушка. Похоже, с годами она стала комплексовать на этой почве и по мере взросления окончательно замкнулась. Сделалась молчаливой, угрюмой, а нередко и агрессивной. Подруг у Софии было мало, в школе над ней посмеивались, так что дом был ее единственным убежищем, хотя в ту пору она часто конфликтовала с нашей матерью. […] Жить с ней было мукой, и, мне кажется, после ее отъезда на учебу в Ренн все вздохнули с облегчением. Позже она совсем перебралась в Париж, и с тех пор мы виделись очень редко. […]
С рождением дочери София полностью изменилась. Она снова сблизилась с семьей. Как же гордилась сестра, что стала матерью! Казалось, будто она сама не верила своему счастью. София утверждала, что ей не было дела до того, что отец девочки их оставил – ее и маленькую Гортензию. Она жила только дочерью. В любви Софии было что-то чрезмерное, однако видеть ее счастливой доставляло всем нам удовольствие. Больше, пожалуй, было просто невозможно любить своего ребенка. Баловала она дочку страшно, проводила с ней все свободное время. Воистину Гортензия стала смыслом ее жизни.