Зловредный пастырь.
В углу кухни росла груда бутылок – «Ночной экспресс», «Кольт 45», «Дикая ирландская роза»… В родной пряди Даниэля полки захудалых винных лавок были уставлены теми же самыми бутылками крепленого вина, памятных знаков вечной боли и греховности человека. Дешевое винное пойло, единое для всех прядей…
В мозгу вихрились мысли, будоража вялый студень сероватого вещества, отравленного годами алкоголизма, наркотиков и болезней. И еще эта кусачая змея, кольцами свернувшаяся в кишках…
Даниэль вскочил с матраса, ожесточенно царапая руки, вдруг решившие, что в них поселились крошечные насекомые.
Он прошел в гостиную и чуточку отвернул побуревшую бумагу, скотчем прилепленную к окнам. Темень улицы слегка оживлялась фонарями, которые высвечивали размытые овалы на тротуаре и траве.
Проехала машина – ш-ш-шикнув мокрым асфальтом – фары яркие, с голубизной.
Вот уже пару дней, едва в состоянии двигаться, он занят чтением – вытаскивает газеты и журналы из мусорного ведра под кухонной раковиной, силится понять, сколько ему осталось времени – сколько им всем осталось времени в этом мире, пока не размножились симптомы, не расползлись криптиды, пока из книг не посыпался бред… пока все подряд не покрылось прахом и плесенью.
Он поправил бумагу и передвинул на середину комнаты одинокий стул, принесенный из столовой. Ножки мерзко чиркнули по вспученным доскам, напоминая визг охрипшей старухи.
Чем еще отличается этот мир? Если оставить в стороне, что в нем появился безнадежный отрицательный герой в образе Даниэля Патрика Айрмонка…
А ну, скажи мне: что не так, любезный Братец Кролик? Отколь ты взялся?
Родной дом Даниэля тоже называли Сиэтлом.
Классический Сиэтл. Еще мокрее и серее, чем этот, если такое вообще возможно – менее населенный, не со столь концентрированным богатством. Город подружелюбнее – общение непосредственней, соседи человечнее – подростки не сидят часами, приклеившись к компьютерным мониторам, – ближе к земле. Мир, который он помнил более подходящим, более правильным, хотя сам никак не мог в нем прижиться. Вечно искал себе выход на сторону, повод улизнуть, а теперь вот нашел и то и другое – к своему бесконечному и, вероятно, краткоживущему сожалению.
Смывайся или шкуру долой.
В конечном итоге, уже подростком, он придумал название тому, что проделывал: он «взбрыкивал». Перепрыгивал с пряди на прядь разных фатумов – путешествовал в пятом измерении ради личной выгоды. Так сказать, играл в «монополию», не передвигая фишки: вьюном скользил по игровой доске или же рыл ходы сквозь несколько досок кряду.
Богатый богатеет оттого, что он и так богат, однако бедняк становится беднее потому, что вынужден держаться правил, он не умеет пробуриться сквозь игру, подобно кроту в «монополии», или сигануть вбок – как кролик.
И еще он – тоже подростком – решил, что пришло время изучить то, чем занимается; это решение привело его в старую библиотеку Карнеги на углу Рузвельта и Пятидесятой – она до сих пор там. В мягком сиянии огромных подвесных ламп из бронзы и молочно-белого стекла, вполуха слушая дождевые капли, плюхавшиеся в высокие окна, Даниэль вчитывался в научно-популярные книжки Гамова, Вайнберга и Хокинга, в конце концов наткнувшись на П.Ч.У. Дэвиса, который преподал ему кое-что насчет специальной теории относительности, сингулярностей и универсальных констант.