Промазывал он один раз из десяти – на крысах натренировался.

– Эй ты, черножопый, – донесся бодрый пацанячий голос.

Его часто так обзывали – привык. Сжал камень, обернулся. Их было трое: одному лет десять, другие помладше.

– Че ты тут, а? Тут белые, понял? – уперев руки в бока, крикнул заводила – долговязый пацан с длинным обезьяним ртом. – Вали к своим чурбанам!

Если побежать… догонят и побьют, да и стыдно бегать от обезьян. Если попробовать объяснить, что он не чурбан, а просто таким родился… Раньше пробовал – не получалось. Обезьяны не понимают человеческого языка. Мальчик вспомнил бандерлогов из книжки. Жалко, что он не Каа, а голодный волчонок, забредший в кишащий тварями город. Он меньше и слабее, значит, ему прятаться и убегать, а им улюлюкать и гнаться. А вот когда он вырастет… их все равно будет больше.

– Че вылупился, а? – продолжал ротатый. – Вали отсюда!

Сердце забилось чаще. Мальчик сжал камень. Сейчас будет больно.

– Ну че за гнида… вы видите, да? – Бандерлог шагнул навстречу.

Мальчик поднял камень потяжелее и прикинул, попадет ли обидчику в глаз. В глаз не в глаз, а в рожу – точно.

– Не подходи, – проговорил он, набычился.

– Ой, я боюсь. – Обезьян хлопнул себя по тощим ляжкам. – Я щаз уссусь в трусы!

Его дружки заржали. Один из них швырнул комок грязи. Промахнулся. А вот второй ком достиг цели, ударил небольно, но оставил грязное пятно на пальто. «Или я – волк, или – голая крыса», – подумал мальчик, прицелился и бросил камень. Обидчик взвыл, схватился за расквашенный нос.

– Ах ты сука! Ах ты! Убью!!!

Мальчик дрался отчаянно, иногда попадал по врагам, но их было двое. В конце концов его повалили и принялись избивать ногами. Одной рукой он защищал голову, другой тянулся к ножу. Если не достать нож – конец. Вот он, в сапоге, еще чуть-чуть… выбили. Ударили по голове – в ушах зазвенело. Одного из врагов удалось повалить… И вдруг что-то изменилось. Пацанов как ветром сдуло. Мальчик поднялся, осмотрел грязное, порванное пальто и только потом глянул на спасителя: мама.

– Ничего, черножопый, мы еще встретимся, – заорал бандерлог и пригрозил кулаком.

Женщина села на корточки рядом, отряхнула грязь с пальто мальчика. Он засопел, поджал губы.

– Ну что ж ты… А если бы меня не было рядом?

Он хотел сказать, что нельзя бегать от обезьян всю жизнь, но промолчал, поднял замотанный нож, спрятал. Женщина коснулась гематомы, вспухающей на его щеке, – мальчик дернулся, но стерпел.

– Идем домой. – Женщина взяла его за руку, но он вырвался и, насупившись, зашагал рядом. – Горе мое, что ж ты такой неугомонный? – отчитывала она. – Вечно влезешь куда-нибудь, подерешься. Ты хоть понимаешь, что их больше? Они старше. Они могли тебя убить. Понимаешь ты или нет?

– Ну и пусть бы, – пробормотал он.

Женщина схватила его за грудки, прижала к себе и расплакалась. Только сейчас мальчик ощутил боль: дергало в пояснице, звенело и пульсировало в голове, рука, которой он защищался, ныла, как огромный нарыв. Так всегда: во время драки боль притупляется, зато потом…

– Не смей так говорить, слышишь? Ты все, что у меня осталось. Все, понимаешь? Понимаешь ты или нет?

Мальчик сопел в ее объятиях, опустив руки и сжав кулаки. Не выдержал и уткнулся в длинные снежно-белые волосы.

– Не буду, – шепнул он и закусил губу.

Отстранился, полез за пазуху и протянул сверток. Развернув полиэтилен, женщина улыбнулась сквозь слезы и отправила добычу в сумку, в которой она носила на обмен вещи, шитые из обносков.

– Давай я тебе помогу сумку нести. – Он схватил одну из ручек.