Лиственные деревья умерли по всему лесу. К счастью, дальше начался ельник, ступать на иголки было куда приятней. Рука у Женьки воспалилась, и чувствовал он себя плохо: дрожал как в лихорадке, все время хотел пить. Дрон терялся в догадках. Выходило, что лучше бы сдаться или хотя бы Женьку к людям вывести.

Когда увидел высоковольтку – чуть от радости с катушек не съехал. Долго не понимал, почему Женька тычет пальцем в вышки и бормочет:

– П-п-провод-да… П-п-п…

Думал, бред у него. А потом дошло. Проводов нет. Сперли. С высоковольтки. И несколько вышек валялись на земле. Даже елки уже выросли, не вырубает их никто. Женька плакал. Сил у него почти не осталось. Знать бы, что с ним. Никакое заражение так быстро не убивает. Кроме радиации. Дрон прислушался к ощущениям, ему показалось, что уже тошнит и скоро конец.

Теперь Дрон искал людей, шел по просеке, тащил за собой Женьку. Пусть арестуют. Пусть. Ему мерещились вчерашние твари, чудилось, что лес шуршит и следит сотнями красных глаз. Женька сбивался с шага, цеплялся за Дрона, наваливался и хрипел. Не удержался, упал. Дрон пощупал его лоб: горячий. Ему срочно требовалась помощь, и Дрон расплакался от счастья, когда они выбрались на утоптанную тропинку.

К тому времени Женька неразборчиво бормотал молитвы, пытался креститься, всхлипывал, а Дрона тошнило все сильнее, и он не мог разобраться, от волнения или лучевой болезни.

– Поднажми, камрад, ща к людям выйдем, тебя в больничку определят…

Женька лупал больными глазами, блестящими и пустыми. Его рюкзак давно уже волок Дрон, понимая, что скоро придется бросить вещи и нести Женьку. Оружие оставлять нельзя, оружие – жизнь.

Мысли путались, Дрону казалось, что он на войне, что не сдаваться идет, а крошить врага в капусту. Женька сел, прислонился спиной к колючему стволу ели. Рука у него была страшная, опухшая, пышущая жаром. Дрон примостился рядом, достал воду и еду. От консервов Женька отказался, а вот пил много и жадно, Дрон уже собрался делать замечание… А смысл? Кончился их побег. Теперь не в армию, теперь в тюрьму бы не попасть. Что там за дезертирство и кражу оружия бывает?..

Надо было одному уходить.

Люди двигались по тропе навстречу. Дрон волок Женьку, не желая бросать оба рюкзака и автоматы. Ему было тяжело, пот заливал глаза, грохот собственного сердца поглотил посторонние звуки. Какая радость: мужики! Вроде местные. Или охотники, ружья вон за плечами. Они остановились метрах в пяти. Дрон тоже притормозил, медленно усадил Женьку на землю: прикрой, камрад, если что.

– Нам нужна помощь! – крикнул он местным.

Мужики забеспокоились, зашушукались. Еще бы, наверное, все уже знают: солдаты сбежали, вооруженные, опасные.

– Мой друг болен! Пожалуйста, помогите нам! Вот! – Он склонился, чтобы положить автомат, но так и застыл – словно по команде мужики направили на него стволы.

Местные – все шестеро – были вооружены. И смотрели неприветливо.

– Не стреляйте! Мой друг болен! Мы не опасны!

Защелкали затворы. Женька вдруг всхлипнул, поднялся и, шатаясь, побрел к местным.

– Стой, – прошептал Дрон, приседая. – Камрад, стой!

– Лунарь? – четко, с ненавистью спросил местный.

Дрон растерялся. Лунарь? Женька брел к ним, волочился кое-как, а Дрон застыл на месте и медленно, на всякий случай, поднимал оружие.

Женька вдруг остолбенел.

– Г-господа, – услышал Дрон. – А ч-что с в-вами? Г-господа?

– Эй, лунарик, вали отсюда!

Женька возобновил движение. То ли не соображал, то ли еще надеялся на помощь. Вот ведь.

– Вали, сказали, стрелять будем! Здесь вам не Москва!