Смена была в сборе, только на центральном стуле, предназначенном для Роя, расселся я, грешный. И, будто не замечая господ начальников, потому что сидел к ним спиной, начал беседу:

– Здравствуйте. Заседание клуба Анонимных Трудоголиков прошу считать открытым. Меня зовут Михаил, и я трудоголик! Как видите, у нас у всех одна проблема, давайте ее дружески обсудим. Ну, кто первый?

Встает Михалыч, очень натурально стесняется и говорит басом:

– Здравствуйте. Меня зовут Михаил, и я трудоголик!

Дальше текста просто не было, поскольку на этом месте у нас в сценарии шла ремарка: «дружный одобрительный смех, все аплодируют». Угадали: поднялся громовой хохот, а громче всех ржал и хлопал Рой Калиновски.

Как нам после вломили – пересказу не поддается. Мы, признаться, не ждали от пиндосов такой вспышки ярости. Тонкий намек на то, что все эти совещания – полная бредятина, вдруг пронял дирекцию до самых печенок. Может, стыдно им стало в кои-то веки?.. Разбирали «безобразную выходку, подрывающую командный дух», на специальном брифинге в кабинете Пападакиса. Директор рвал, метал, требовал возмездия и страшно пиндосил несчастного Роя.

Мы не поняли, кто настучал, мастер или Вася-Профсоюз. Сам Рой Калиновски не понес бы директору такой очевидный компромат на себя, любимого. Может, сначала ему и правда смешно было. А ведь если подумать о корпоративной этике – русский стафф об него ноги вытер. И еще нюанс: дело прошлое, конечно, но история, как Рой стал лучшим другом русского рабочего и самым приветливым в мире пиндосом, будет посильнее фауста промышленного робота. «Фауст» значит «кулак», если вы понимаете, о чем я… Нет, Рой не самоуйбица. Мастер наш тоже с некоторых пор трусоват. Значит, Вася. Он пиндосов боится куда больше, чем своих. Свои могут дать только по шее, а пиндосы могут дать пинка с завода, поэтому Вася – бдит. Основная задача профсоюза, кроме имитации наличия профсоюза, – держать работяг в рамках приличий, а тут мы явно хомут распустили.

Я-то легко отделался. Вызвал кадровик и сказал уныло:

– Просили ведь тебя!..

– Надоело, – говорю.

– А вот послушался бы меня в свое время…

– Спасибо, – говорю, – я насмотрелся уже на Кена и Джейн. Вы в курсе, наверное, мы одноклассники, так что между нами секретов нет…

– Лучше бы секреты были, – сказал кадровик. – Сгинь с глаз моих. В последний раз предупреждаю.

– Чего я сделал-то?!

– Поставил под сомнение элемент корпоративной культуры.

– А если он бессмысленный, элемент этот? Чистое ведь издевательство!

– Сам ты элемент. Подрывной!

И в спину мне, как в прошлый раз:

– И перестань уже болтать!

Ничего не понимаю. Где я должен перестать? С кем? И так уже в курилке больше мычу и хмыкаю, чем говорю. И по пивным булькаю да хрюкаю, чтобы не подставляться. Хочу все-таки прокатиться по турецким и немецким заводам. Не столько для себя, сколько ради Михалыча – поднять ему самооценку. Я-то действительно спекся, ничего мне в автопроме уже не интересно и не будет интересно очень долго. Одна навязчивая идея: уйти с завода и как можно скорее встретить девушку, которую захочу нарисовать. Соскучился по любви. Соскучился по чувству, которого толком не знаю.

А уютный гаражик с покрасочной камерой нам готовы сдать в аренду хоть завтра. Я до того везучий конунг, что даже маму своего верного берсерка уговорил и живой ушел. У нее одно условие – чтобы наше заграничное турне действительно состоялось. Поднять мальчику самооценку, а то Мишенька такой рохля… Мишенька!

И вот сидим вечером у меня: я, Мишенька и его подружка с серьезными намерениями, пиво пьем. Вдруг звонок в дверь. Прямо в дверь, как будто телефона и Интернета не существует. Ко мне так приходят – без вопросов, можно ли, – четверо: я сам, Михалыч, Кен и полиция. Спасибо, в окно не лезут. Мы с Михалычем уже тут, значит, выборка сужается.