Я тоже озверел – буквально. Чувствовал себя готовым кусаться и рычать по любому поводу. У меня была какая-то совершенно зоологическая личная жизнь, вроде той, что показывают по «Дискавери Ченнел». Более-менее человеком я становился только в гаражах, колдуя над очередным цитрусом. Так и подмывало выкрасить хоть одну машину желтым, но никто не соглашался – это было не в тренде. Обозвать цитрус цитрусом мои клиенты не стеснялись никогда, но прокатиться по городу на желтой тачке значило смертельно обидеть марку. А поиздевался над маркой – выходит, обидел завод, обидел левый берег, обидел весь город… Честно говоря, я сам ездил на красном.

Но уже готов был обидеть завод.

Джейн, которая не признавала за Кеном его лучших качеств и сильно недооценивала Михалыча, меня-то понимала насквозь. Как она и обещала, я разглядел всю «систему» до мельчайших подробностей.

Глаза бы не смотрели.

Почему я не ушел раньше, вопрос резонный. Ну, во-первых, я любил завод. Он сделал меня большим, дал чувство сопричастности к огромному и важному. Теперь в каждом цитрусе была частичка меня. На какую машину ни глянь – есть вероятность, что ее веддил я. А не я, так наши. Если очень хочется, можно посмотреть серийный номер и установить это точно. За качество готов ответить. И наши ответят. И сколько бы мы ни иронизировали над турецкими чурками и немецкими турками, они тоже собирали цитрусы, и тоже были наши. Благодаря компании я стал настоящим, а не в переносном смысле «гражданином мира». Мы делали машины на радость людям всей планеты, и машины отлично ездили, и люди радовались. Через Интернет они говорили нам, простым сборщикам, «спасибо», и это было чертовски приятно.

Во-вторых, я влип в профессию. Меня с детства приучили думать, что плохой работы нет, а есть плохие работники. Изучи дело, за которое взялся, освой его как следует – и будешь уважать себя, а награда от благодарного человечества не заставит ждать: тебя все полюбят хоть дворником, хоть мусорщиком. Не надо быть звездой и гением для этого, народ и так решит, что ты гений и звезда.

Собственно, живых примеров хватало: допустим, к Машке Трушкиной, красивой дурочке, бежало, случись чего, все Правобережье, хотя сидела она в тамошней управе скромным референтом. Нашу Мисс Города не любили за длинный язык, любили за длинные ноги, но уважали и ценили как специалиста, который «в теме» по любому вопросу и моментально тебя сориентирует. У нее были компьютерные мозги, она все помнила и всех знала. На месте заводской пиар-службы я бы поостерегся с ней бодаться. Тем более что дурочкой Мария вовсе не прикидывалась.

Я тоже никем не прикидывался: взялся за дело и вскоре стал «новой надеждой», затем одним из лучших, а потом и вовсе признанным чемпионом. И только собрался пожинать лавры да почивать на них – вокруг меня начался театр абсурда по пьесе Толстоевского.

Мне некуда было развиваться как сборщику, я уперся в потолок. Чтобы пробить его и прорасти на следующий этаж, требовалось для начала съесть нашего тим-лидера и занять его место. Соответственно, тим-лидер должен был съесть мастера участка, а мастер – начальника смены, а тому, старому беззубому хрену, оставалось только грызть начальника цеха. Но здесь, увы, технологическая цепочка обрывалась: начальнику цеха некого было подсидеть, в свою очередь, поскольку над ним стоял пиндос. Пиндос на заводе фигура несъедобная по умолчанию, как в обычной жизни полицай или депутат Государственной Думы. Пиндосы едят пиндосов, а русских это не касается… В общем, начальник смены попадал в тиски: попробуй он дернуться, начальник цеха просто зашибал его ответным бюрократическим ударом. Значит, давить надо тех, кто стоит ниже, пока они первые не начали. Идиотское положение: кругом враги и никому деваться некуда. Выход рисовался чисто декадентский – взять, да всем из вредности повеситься, не дождавшись пенсии и тем подтвердив гипотезу пессимистов, что вешаться можно уже сейчас, поскольку до пенсии один хрен никто не доживет.