– Ты понимаешь, почему я их использовала?

– Ты говорила с этими парнями на их языке.

– Значит, говорила?

– Чтобы они лучше тебя поняли.

Она улыбнулась, достала руку из сумки, закрыла ее.

– Как насчет ланча?

– Я за.

С этой стороны к Прибрежному парку подступали только дорогие жилые дома, поэтому нам предстояло пройти минут десять, чтобы попасть в район магазинов и кафе.

– А что такое тампон? – спросил я, когда мы отшагали квартал. – Этот парень сказал, что пистолета у тебя в сумке нет, разве что тампон.

– Да ничего, что-то вроде губки.

– Вроде той, что лежит в раковине на кухне?

– Не совсем.

– Вроде той, какими пользуются на автомойке на Седьмой улице?

– Нет, не такая большая.

– А с чего он решил, что у тебя в сумке губка?

– Лучше подготовиться заранее.

– Подготовиться к чему? Что ты что-нибудь прольешь?

– Совершенно верно.

– Тебе эта губка когда-нибудь требовалось?

– Случалось.

– Ты у нас такая чистюля. Я постараюсь брать с тебя пример.

Мы как раз проходили мимо автобусной остановки, и она сказала, что ей надо присесть. А как только села, начала хохотать, да так, что из глаз полились слезы.

Сидя рядом с ней, я оглядывался, но не находил ничего особо веселого.

– Что тебя так рассмешило? – спросил я.

Она покачала головой, достала из сумки бумажную салфетку, принялась вытирать глаза. Наконец смогла мне ответить:

– Я просто подумала об этих двух идиотах.

– Мне они смешными не показались, мама. Скорее страшными.

– Конечно, они страшные, – согласилась она. – Но еще и тупые. Может, я смеялась от облегчения, что мы оба остались целыми и невредимыми.

– Как же ловко ты их провела.

– И ты молодец, хорошо держался.

Вытерев глаза, мама высморкалась и бросила бумажную салфетку в урну у скамьи.

– Тебе и раньше удавалось провести таких идиотов, как эти, потому что тампон-губка формой напоминал пистолет?

Тут она снова расхохоталась, и я решил, что ей в рот просто попала смешинка. Так иногда бывает, ты смеешься и смеешься, не можешь остановиться, хотя ничего смешного вроде бы и нет, но тебе кажется, что очень смешно, пока, наконец, смех не переходит в икоту.

– Сладенький… – говорила она, продолжая смеяться, – …тампон… это… не плохое слово. Но тебе… все-таки… лучше обходись без него.

– Обходиться? Но почему?

– Этому слову… не место… в лексиконе… маленьких мальчиков.

– И сколько я должен прожить лет, прежде чем оно войдет в мой лексикон?

– Двадцать пять, – ответила она и залилась смехом.

– Ладно, но губкой мне его называть можно?

У нее из глаз вновь покатились слезы.

Вскоре к остановке подошли какие-то люди, мы встали, чтобы уступить им скамейку, и пошли дальше. Прогулка излечила маму от смеха, и меня это только порадовало. Я опасался, что эти два хулигана появятся вновь, и точно знал, что больше маме их не напугать, потому что улыбка не сходила с ее лица.

Мы не могли позволить себе часто обедать вне дома, а если уж обедали, то шли в «Вулвортс», потому что Сильвии делали там скидку как сотруднице. Но в этот день мы пошли в настоящий ресторан, мама сказала во французский, и я испытал огромное облегчение, когда выяснилось, что там говорят на английском. Когда мы вошли, по одну руку я увидел длинный бар с большим зеркалом за стойкой. На полу в черно-белую клетку стояли черные стулья и столы, но с белыми скатертями. В черных кабинках и сиденья были из черного винила. Солонки и пепельницы выглядели хрустальными и были такими тяжелыми, что я боялся ими воспользоваться: вдруг выроню и разобью, а стоили они, наверное, целое состояние.

Ресторан предлагал и детское меню, включая чизбургер, который я и заказал, с картофелем фри и кока-колой. Мама остановилась на салате с куриной грудкой и стакане «Шардоне», закончили мы нашу трапезу блюдом, которое я назвал лучшим пудингом в истории мира, а мама – крем-брюле.