А в ногах у них свернулся шар черного меха с зелеными глазами. Это наш котик, Мрак.

Общее впечатление: то ли история, то ли магия, плюс небольшая доля старых добрых суеверий.

Забавно, что папа вообще не верит в существование привидений (но издателю как раз нравится, что папа такой скептик, потому что благодаря этому рассказанные истории кажутся читателям более «реалистичными» и «понятными»). Словом, мои родители – отличная, сплоченная команда: папа ученый, а мама мечтательница. Он пишет о прошлом, а она раскручивает истории с привидениями, опираясь на всевозможные а вдруг и что, если.

А я? Я держусь от этого в стороне.

Потому что родители не знают обо мне всей правды. Я так и не рассказала им, что действительно случилось со мной в реке. Не рассказала ни о Вуали, ни о том, что вижу по другую сторону. Мне кажется, что я должна сохранить это в тайне.

Вот и получилось, что мои родители рассуждают и пишут о призраках, хотя и не видят их.

А я вижу призраков, но не хочу рассуждать или писать о них.

Кажется, это называется парадоксом.

– Эй! – зову я. – Есть кто-нибудь?

Из глубины коридора доносится мамин голос – она у себя в кабинете, разговаривает по телефону. По тому, как она говорит, нетрудно догадаться, что у нее берут интервью.

– Считаю ли я, что в мире много непонятного и непостижимого? – повторяет мама. – Конечно. Было бы крайне самонадеянно утверждать обратное…

Мама выглядывает из дверей (ее пучок, как всегда, напоминает дикобраза, столько в нем ручек) и с улыбкой машет мне, а сама продолжает разговор:

– Духи, привидения, призраки, фантомы, называйте их как хотите…

Одной рукой она обнимает меня, не переставая тараторить.

– Конечно, кое-что наука может объяснить, но когда разные люди наблюдают одни и те же сверхъестественные явления, видят одно и то же привидение, рассказывают почти об одном и том же, мы должны задаться вопросом: в чем причина?

Мама прикрывает трубку рукой.

– Папа уже едет домой, – шепчет она мне в волосы. – Не уходи далеко. Нам нужно поговорить.

Нам нужно поговорить.

Три слова, от которых сразу становится не по себе, и я бы не прочь услышать объяснение, но мама уже отвернулась.

– О да, – это она говорит уже интервьюеру. – Я действительно ощущала присутствие призраков.

Вполне вероятно.

– Я их видела.

Джейкоб машет рукой у нее перед глазами.

Менее вероятно.

Что самое странное, мама вроде как знает о Джейкобе. Потому что, когда постоянно болтаешь с невидимым лучшим другом, рано или поздно наступает момент, когда приходиться объяснять, кто твой собеседник.

Но я не знаю, верит ли мама в потусторонние силы и все такое, или только хочет в них верить, потому что с ними мир становится интереснее. Она говорит, что у нее на самом деле были какие-то сверхъестественные переживания и что у нас наследственная «чувствительность» к паранормальным явлениям. Еще она говорит, что когда дело касается странного и необъяснимого, важно сохранять непредубежденность.

Но я точно знаю, что мама не смотрит на меня свысока, как папа, когда речь заходит о Джейкобе. Она не говорит о нем, как о воображаемом друге, и не подкалывает, спрашивая с явной насмешкой, как он себя сегодня чувствует или что он хочет на ужин.

Если Джейкоб хочет что-то ей сказать через меня, она слушает.

При мысли о пропущенном обеде у меня бурчит в животе, и я пробегаю мимо маминого кабинета на кухню и делаю себе АМ + Б + ШЧ, то есть, арахисовое масло, банан и шоколадные чипсы, то есть, самый вкусный в мир сэндвич, что бы там ни говорил Джейкоб. (Думаю, ему просто завидно, что он не может попробовать.) Половину сэндвича я сразу запихиваю в рот, вторую убираю в холодильник на потом и стрелой несусь к себе наверх.