Небесный с трудом перевел дух:

– Он мертв?

– Не знаю, – сказала Констанца. – Во всяком случае, никуда не спешит. Ты в порядке?

– Не могу дышать.

Она кивнула:

– Переживешь. Надо было застрелить его, когда я тебе сказала.

– Я застрелил.

– Нет, ты стрелял наугад, и тебе повезло с рикошетом. Ты мог бы перебить всех нас.

– Но не перебил.

Она наклонилась и подобрала с пола автомат.

В это время на лестнице появилась бригада врачей. Разумеется, ни у кого из участников происшествия не было времени вдаваться в подробности, и теперь медики рассеянно озирались, не зная, кем заняться в первую очередь. Тяжело ранен начальник, ранения двух других членов экипажа также могут представлять опасность для жизни. Но есть четвертый пострадавший – тот, чей статус еще выше, один из пассажиров, заботиться о которых команду приучили с младых ногтей. Тот факт, что момио выглядел не совсем обычно, почему-то ускользнул от их внимания.

Медик склонился над Небесным и, бегло осмотрев юношу, прижал к его лицу респиратор. В легкие хлынул поток живительного кислорода, и обморочная волна откатилась назад.

– Помогите Титу, – проговорил Небесный, указывая на отца. – И если можно, пассажиру.

– Ты уверен? – спросил врач, уже успевший разобраться в ситуации.

Прежде чем ответить, Небесный покрепче прижал к лицу маску. В его сознании рисовались картины того, что он сделает с пассажиром. Убийца будет подвергнут самым изощренным пыткам.

– Еще как уверен.

Когда при очередной попытке вырваться из паутины сна я очнулся, меня била дрожь. Снова Хаусманн. Перед глазами все еще стояла пугающе яркая картина: я был рядом с Небесным и наблюдал, как его раненого отца уносили из камеры. В тусклом освещении каюты я осмотрел свою руку: в центре правой ладони смоляным пятном чернела свернувшаяся кровь.

Сестра Душа говорила, что штамм нестойкий, но болезнь едва ли оставит меня сама по себе. Разумеется, ждать мне некогда – надо догонять Рейвича. И все-таки предложение Души провести еще неделю в «Айдлвилде» и выгнать вирус показалось мне вдруг куда предпочтительней, чем надежда на возможности собственного организма. К тому же, что бы мне ни говорили, – где гарантия, что активность вируса уже достигла пика?

Следующее ощущение было знакомым и малоприятным – тошнота. Я не слишком привык к невесомости, а нищенствующие не позаботились снабдить меня таблетками для подобных ситуаций. Несколько минут я размышлял, стоит ли покинуть кабину или лучше просто лежать, терпеливо перенося мучения, пока мы не доберемся до Блистающего Пояса. Доводы желудка оказались более убедительными, и я направился в кают-компанию. В одной из инструкций, которые украшали каюту, сообщалось, что я могу купить там препараты, снимающие приступы тошноты.

Путешествие оказалось куда более авантюрным, чем мне хотелось.

Это сферическое помещение, просторное, герметичное и меблированное, находилось где-то в носовой части корабля. Там можно было приобрести пищу, лекарства и кое-что еще, помогающее скрасить одиночество. Но путь лежал через лабиринты узких проходов, они вились вокруг двигательной секции, точно змеиный выводок. Инструкции, висевшие в каюте, советовали не задерживаться в некоторых отсеках корабля, предоставляя пассажиру самостоятельно делать выводы о состоянии радиационной защиты на борту.

По дороге я вспоминал свой сон.

Что-то в нем меня настораживало. Прежде всего мучительное несоответствие с тем, что мне было известно о Небесном Хаусманне. Я не такой уж великий знаток биографии Небесного, но если ты вырос на Окраине Неба, то не можешь не знать некоторых фактов. Например, что Небесный боялся темноты после аварии на «Сантьяго», когда взорвался один из кораблей Флотилии. Все знали, каким образом при этом погибла его мать. Лукреция была прекрасной во всех отношениях женщиной, ее любила и уважала вся Флотилия. Тит тоже пользовался всеобщим уважением. Возможно, его побаивались, но в этом чувстве не было ненависти. Этого человека называли «каудильо». Небесного воспитывали не так, как остальных детей, но в любом случае родители не виновны в его преступлениях.