– Сюда, – сказал Васкес.

Его берлога располагалась в одной из построек, паразитирующих у основания моста. Васкес провел нас в короткий темный переулок, затем толкнул неприметную дверь, обрамленную голографическими изображениями змей. Внутреннее помещение оказалось огромной кухней, заполненной клубящимся паром. Щурясь и стирая с лица пот, я еле успевал подныривать под развешенную повсюду кухонную утварь. Интересно, применял ли Васкес эти зловещего вида приспособления для каких-либо других целей помимо кулинарных?

– Почему он так не любит, когда его называют Красной Рукой? – шепнул я Дитерлингу.

– Это долгая история, – ответил Дитерлинг. – И дело не просто в руке.

Из пара время от времени выскакивали обнаженные по пояс повара с пластмассовой дыхательной маской на лице. Пока Васкес переговорил с двумя из них, Дитерлинг что-то выловил пальцами из кастрюли с кипящей водой и попробовал на вкус.

– Это Таннер Мирабель, мой друг, – сказал Васкес старшему повару. – Парень был белоглазым, так что не дури с ним. Мы здесь побудем немного; ты принеси чего-нибудь выпить. «Писко сауэр» подойдет. Мирабель, ты голоден?

– Не слишком. А Мигуэль, похоже, уже угощается.

– Вот и славно. Но по-моему, Змей, крысы сегодня не удались.

Дитерлинг пожал плечами:

– Поверь, мне случалось есть и кое-что похуже. – Он бросил в рот еще кусочек. – Мм… В самом деле, вполне приличная крыса. Раттус норвегикус, угадал?

Васкес провел нас через кухню в пустой игорный салон. То есть это мне показалось, что он пуст. Слабо освещенная комната была с подлинной роскошью отделана зеленым бархатом, в нужных местах булькали на постаментах кальяны, на стенах висели картины в коричневых тонах. Сначала я принял их за масляную живопись, но, приглядевшись, понял, что они склеены из кусков дерева разных пород. Некоторые фрагменты слегка мерцали – значит, это кора дерева гамадриад. Все картины были посвящены одной теме – жизни Небесного Хаусманна. Вот пять кораблей Флотилии летят от Солнечной системы к нашей. На другом панно Тит Хаусманн, с факелом в руке, находит своего сына, одиноко сидящего в темноте после Великого Затмения. А вот сцена, где Небесный посещает отца в госпитале на борту корабля, – это случилось перед тем, как Тит умер от ран, полученных при защите «Сантьяго» от диверсанта. А это – великолепно запечатленный миг преступления и славы: корабельные модули со «спящими» разлетаются по космосу, подобно семенам одуванчика; Небесный Хаусманн был готов на все, лишь бы «Сантьяго» достиг этого мира раньше других кораблей Флотилии. Самая последняя картина изображала наказание, которому люди подвергли Небесного, – распятие.

Я смутно помнил, что это случилось где-то неподалеку отсюда.

Однако комната служила не только святилищем Хаусманна. В нишах, расположенных по периметру, стояли обычные игровые автоматы. Кроме них, было и несколько столов. Позже за ними начнется оживленная игра, а пока я слышал лишь шорох крыс в темноте.

Главной достопримечательностью комнаты был полусферический купол, идеально черный, не менее пяти метров в диаметре. Его окружали кресла с мягкой обивкой; мудреные телескопические цоколи поднимали их на три метра над полом. У каждого кресла один подлокотник был оснащен игровым пультом, на другом размещалась целая батарея устройств для внутривенных вливаний. Примерно половина кресел была занята какими-то субъектами. Они сидели неподвижно, как неживые, – неудивительно, что я их даже не заметил поначалу. Безвольные позы, запрокинутые головы, вялые лица, закрытые глаза. С первого взгляда узнаешь аристократов, от них так и веет богатством и высокомерием.