В ответ мама рассказывала о своих школьных годах. В ее классе, например, географичка во время урока ковыряла длинной указкой то в зубах, то в щелях в полу – и этой же указкой лупила детишек по спине за неправильные ответы. Я должна была сделать очевидный вывод: с Жанной мне повезло.

На вступительных экзаменах в первый класс музыкальной школы я увидела в комиссии педагогов страшную Жанну и сыграла пьески отвратительно. Маме объяснили, что ребенок профнепригоден. Но та не поверила и потащила меня в Первую ДМШ, лучшую в городе. Там я никого не боялась, и утешили мою родительницу тем, что у ребенка абсолютный музыкальный слух, хороший голос и талант. Педагоги напрасно проявили демократичность и спросили, на каком инструменте я сама хотела бы заниматься. Предложили на выбор три: фортепиано, скрипку и виолончель.

На пианино я точно играть больше не хотела и чуть не расплакалась, когда объяснили, что все равно придется в рамках общего курса. Скрипку уже видела и слышала. А вот что такое виолончель, я не знала и поэтому выбрала ее. Педагоги были удивлены, но перечить не стали. Только мама сказала, что я дура. Стоило мне увидеть эту бандуру, как я сразу же с мамой согласилась.

Учительницу звали Лилия Ивановна. Ей было скучно заниматься со мной весь урок, поэтому она заставляла учить стихи – типа для развития памяти. Меня это раздражало, так что к одному из занятий я постаралась подготовиться особенно хорошо. Все сорок минут я рассказывала ей стихотворение Лермонтова «Воздушный корабль».

Говорила я медленно и выразительно. После строчек:

сделала длинную паузу, и на глазах у меня показались слезы. Я очень любила Францию.

Лилия Ивановна сказала, что стихи учить больше не надо.

Я таскала виолончель на своем горбу, и это отбивало у меня всякую любовь к искусству. Но мало того – параллельно мама записала меня еще и на гитару. Была куплена гитара, тяжелый футляр – и в те дни, когда виолончель оставалась дома, я сгибалась под тяжестью гитары. Зато на футляре можно было кататься с горки.

Как-то я занималась дома. Мама стояла рядом и давала мне полезные советы. Видимо, пахан не смог этого выносить, потому что ворвался в комнату и с воплем «Да что ты с ней трахаешься, видишь же, не хочет она нормально учиться!» вырвал смычок и ударил им мне по голове. Тот разломался пополам, я зарыдала, но почти сразу обрадовалась – сегодня занятия точно отменяются.

– Зачем же ты смычок с белым волосом сломал! – закричала мама. – Не мог взять с черным? Ты хоть знаешь, сколько он стоит – концертный смычок?!

Помимо музыки, в первом классе я занималась фехтованием, акробатикой и ходила в бассейн. Чувство хронической усталости у меня появилось еще тогда, как и синяки под глазами, а радовало только фехтование. Тренер выдал рапиру, с которой я постоянно пыталась свинтить наконечник, чтобы кого-нибудь победить по-настоящему. Мне казалось, что такие бои, без крови – хуйня и профанация. Песенки из фильма «Три мушкетера» вроде:

В группе по фехтованию я была единственной девочкой и самой маленькой к тому же. Остальным ребятам было от четырнадцати и больше, они ругались матом, и я делала им замечания. И вот первый поединок! Тренер поставил меня сражаться с щуплым пацаном возрастом вдвое старше. Смутило не это – дрался он не так, как учил тренер, а как-то подло. Тогда я стала махать рапирой, тыкать ей ему в маску и орать: «Сдавайся, трус!» Я выиграла бой со счетом четыре – два. Над парнем все ржали. «Да она ебнутая!» – обиженно сказал тот тренеру. Я это услышала и решила, что после такого оскорбления мне надо либо его убить, либо уйти и больше никогда с ним не встречаться. Убивать его, я рассудила, глупо – он и так мной унижен. Поэтому, мысленно попросив прощения у тренера, ушла по-английски, прихватив с собой рапиру.