– А шо ж ты от большевиков ушел? – поинтересовался Махно.

– Так бюрократы… Селедочный паек… В семь на работу, в восемь с работы… И никакого творчества, свободы… Я же из анархистов к ним пришел! Можно сказать, на революционный огонек из-за границы прилетел! Был членом Американской федерации анархистов. Вот!

Зельцер достал из того же чемоданчика справку.

– Ну, справки ты нам не показуй! – добродушно пробасил Задов. – У тебе там небось есть и справка, шо ты – апостол Петро?.. Мы на тебя в работе поглядим, якый ты анархист!

Тем не менее он взял из зельцеровского чемоданчика большую сторублевую «катеньку», долго рассматривал ее на свет, поднеся к керосиновой лампе. В восхищении покачал головой:

– Красыво зроблено! Мастер!

Нестор вернулся в свою комнату далеко за полночь. Галина, услышав его шаги, поднялась: спала она почти одетая, с револьвером на поясе, только сапоги стояли возле кровати. Подкрутила фитиль лампы: огонек разросся, осветил внутренность комнаты, мало чем изменившейся с тех пор, как Нестор жил здесь с Настей. Повалился на постель.

– Галь! Неси холодную воду, рушник. Голова…

– Выпил много?

– Не… Тяжелый день, шо-то голова пошла кругом.

– Надо было контузию вылежать! – строгим голосом «учительки» сказала она. – Теперь будешь мучиться…

Галина наложила на его лоб мокрое полотенце.

– Не пойму, мы с тобой муж и жена или только боевые товарищи? – спросила она.

– Эх, Галка! Сам хочу мирной жизни, – произнес Махно. – Подожди трошки, все образуется. – Он помолчал немного, вновь заговорил: – Я, Галя, всех этих москвичей до тебя в агитпроп зачислю… Не! Пусть будет Культполитпросветотдел! Такого у большевиков нема! Один Волин чего стоит! Профессор, не кто-нибудь! Пускай нам пропаганду налаживают… Понимаешь, я давно понял, шо воевать только одним оружием – мало. Надо, шоб и слово участвовало. Говорят, слово может убить. Я, Галя, тоже знаю, шо слово может быть грозным оружием. От и пускай налаживают…

Нестор закрыл глаза.

– Ты меня до света разбуди, – попросил он.

– Куда ж ты? Отдохнул бы хоть день.

– Ты отдохни, разрешаю. Женщина все ж таки. А я… я в Волноваху. Там бои. Там я нужен.

– Боюсь я большевиков, – вздохнула Галина.

– Нема у нас, Галочка, других союзников, чтоб против эксплуататоров разом итти, – сонным голосом произнес Нестор. – И потом! Что такое настоящая война, я только сейчас понял… Небольшая у нас армия, а двенадцать подвод боеприпасу в день хоть удавись, а достань. Как если б в завод: угля не подали – гаси печи. Так и тут… А с большевиками договоримся. Они поймут. Жизнь научит. Придет мирный час, Галочка… Придет…

И он уснул, ощущая блаженный, успокаивающий холод полотенца.

«Ку-ку! – вскрикнула кукушка из своего оконца на размалеванных мальвочками ходиков. – Ку-ку!» Она словно издевалась над таким счастливым, политически выдающимся для дела мировой революции днем.

Впрочем, не для всех этот день был лишь политическим событием. Лёва Задов и Феня оказались в зале рядышком. И потом решили посидеть уже не в зале, а на улице, на какой-то чудом сохранившейся возле старой мазанки скамейке. Над ними нависала отягощенными ветвями большая старая черешня.

Подняв руку, Феня нащупала уже созревшую ягоду, протянула ее Лёвке. А тот, добродушно и басовито возражая, отдал ее Фене обратно как ответное угощение. Этот силач и жестокий боец казался сейчас безобидным увальнем. Феня сразу обратила внимание на этого огромного человека с плечами и шеей циркового борца. Но причина интереса заключалась, конечно, не в могучем сложении нового начальника разведки и контрразведки, а в его какой-то неподходящей для этой должности наивности и простосердечии. По крайней мере, Феня именно так его воспринимала.