– Не понимаю, почему семья непременно исключает работу, – пожала плечами Глэдис. – Если ты боишься смещения приоритетов, то успокойся – этого не будет. Я отдаю себе отчет, что для меня главнее. Я и в Корею-то не поехала главным образом потому, что на первом месте для меня – интересы детей и твои, а уж потом – мои собственные.

– Очень, знаешь ли, не похоже. Все, что ты до сих пор говорила, – это же чистой воды эгоизм! Ты хочешь прославиться, сделать карьеру, хочешь приятно проводить время – совсем как эта твоя подружка, которая изменяет мужу с первым встречным просто потому, что ей надоели ее собственные дети. Быть может, мы тебе тоже надоели, а?!

Он буквально кричал, и Глэдис внимательно посмотрела на мужа. Дуг был очень сердит, а на лице его появилось оскорбленное выражение. «Неслыханно! – как будто говорило оно. – Променять меня и семью на какие-то картинки!»

Глэдис вздохнула. Вечер был непоправимо испорчен, и она понимала, что в этом не виноват никто, кроме нее. В другое время Глэдис, конечно бы, уступила Дугу, но сейчас она чувствовала, что не может сделать этого, не перестав уважать себя. И дело было не только в самолюбии, как, может быть, считал Дуг. Речь шла ни много ни мало о будущем Глэдис и о будущем ее семьи.

– Вы нисколько мне не надоели, – сказала она как могла мягко. – Кроме того, я не Мэйбл.

– Кстати, ты не знаешь, чего она добивается? – неожиданно спросил Дуг, яростно кромсая ножом свой бифштекс. – Я не верю, что она настолько сексуально озабочена. Зачем она усложняет жизнь себе и ставит Джеффа в неловкое положение?

– Не знаю. – Глэдис пожала плечами. – Я думаю, что она просто чувствует себя очень одинокой. Семейная жизнь больше ее не удовлетворяет, так что... Нет, я ее не оправдываю, но... Ей уже сорок девять лет. И, как и я, Мэйбл в свое время отказалась от блестящей карьеры ради мужа и детей. А сейчас она вдруг оказалась в такой ситуации, когда никакого будущего у нее нет вообще. То есть я хотела сказать, что впереди Мэйбл не ждет ничего, кроме домашних забот и автопула. Тебе трудно это представить, Дуг, у тебя есть работа, которую ты любишь, есть цель, которой ты добиваешься. Наконец, ты никогда ни от чего не отказывался. Естественно, что ты доволен своей жизнью, но почему ты требуешь этого от других – от тех, у кого жизнь сложилась иначе, не так удачно, как у тебя?

Дуглас озабоченно нахмурился.

– Ты действительно так считаешь? Ну, что у тебя нет никакого будущего?

– Нет, не волнуйся. Я счастливее, чем Мэйбл, но и я тоже иногда задумываюсь о своем будущем. Дети наконец вырастут и разъедутся кто куда. Что мне делать тогда? Фотографировать в парках чужих детей?

– Ну, это можно будет решить позже. У тебя есть еще минимум лет девять, пока Сэм станет взрослым и начнет жить самостоятельной жизнью. На мой взгляд, этого времени больше чем достаточно, чтобы решить, как быть дальше. Быть может, мы переедем обратно в Нью-Йорк, и ты сможешь ходить в музеи и галереи.

«И все?! – подумала Глэдис. – Ходить по музеям – это ты хочешь мне предложить? Ничего себе перспектива!..»

При мысли о таком будущем она невольно содрогнулась. Нет, увольте. Будущее представлялось ей гораздо насыщеннее, разнообразнее, богаче. Если в старости не светит ничего, кроме хождения по музеям, волей-неволей согласишься с Мэйбл, которая стремилась получить максимум удовольствия, пока не стало слишком поздно.

Существовало и еще одно обстоятельство: возвращаться в фотожурналистику сейчас или через девять лет – это было далеко не одно и то же. Если сейчас Глэдис кто-то еще помнил, то еще через десятилетие она уже станет никем. К тому же, судя по тому, что Дуг ей только что наговорил, его отношение к ее карьере вряд ли могло измениться хоть через девять, хоть через девяносто девять лет.