– Да, я на работу хожу через парк. Вот и…

– Да, погода сегодня и впрямь прекрасная, – не дала ей договорить Марина Аркадьевна.

– Дело не в погоде, – поморщилась Вера, страшно не любившая, чтобы её перебивали. Исключения не делалось и старшим по возрасту.

– А в чём? – пискнула Алёна, чем сразу же сняла возникшее было напряжение.

– Там художники кучкуются, – неожиданно для всех «девочек» словоохотливо пояснила Вера. – И вы не поверите, оказывается, даже в таких местах можно присмотреть вполне приличную картину.

– И вы присмотрели? – живо заинтересовалась не лишённая чувства прекрасного Ирина Матвеевна.

– Да, – кивнула Вера. Она знала, что Елизарова не пропускает ни одной художественной выставки, и у неё появилось острое желание узнать мнение Ирины Матвеевны о подаренном ей Эдуардом полотне. Она не стала сдерживать своей потребности и освободила картину от бумаги.

– Какая прелесть! – восторженно воскликнула Алёна.

– Очень даже неплохо, – согласилась надевшая очки и приглядывавшаяся к картине Уфимцева.

– А что скажете вы, Ирина Матвеевна, – Вера повернула голову в сторону Елизаровой.

– Верочка, – проговорила та взвешенно, – меня всё-таки нельзя считать специалистом по живописи, я всего лишь любитель, но мне картина нравится. И лично я считаю, что художник, несомненно, талантливый человек. Может быть, ему не хватает в некоторой степени трудолюбия.

– Как это так? – удивились все присутствующие женщины.

Елизарова слегка замялась, а потом ответила:

– Понимаете, – она пощёлкала пальцами, точно подбирая слова, потом сказала: – Поэты говорят «ни дня без строчки», писатели что-то такое о чугунной попе.

Игнатова не выдержала и прыснула со смеху.

– Да, да, Алёна, – пригрозила ей пальцем Ирина Матвеевна, – в обоих случаях речь идёт о трудолюбии. Я не знаю, какими словами сказать об упорном каждодневном труде художника. Но… – она снова пощёлкала пальцами, – мне кажется, что этот художник работает по вдохновению. А не каждый день.

– Как же можно без вдохновения?! – даже глаза от возмущения зажмурила Алёна.

– Не только можно, но и нужно, – сурово нахмурив брови, поддержала Елизарову Уфимцева. – Если каждый начнёт дожидаться вдохновения, на полях осыплется урожай, пекарь будет печь хлеб два раза в год, и мы все умрём от голода, а портные и сапожники в ожидании вдохновения оставят нас нагими и босыми. Встанут заводы и фабрики. Встанет транспорт, и артисты закроют перед носом зрителей двери театров.

– Ну, вы даёте, Марина Аркадьевна, – хмыкнула Алёна, – сравнили художника со всеми остальными. Вы бы ещё нас, рабочих лошадок, упомянули.

– И зря, что не упомянула, – сказала Елизарова, – наша работа нужна не менее, чем работа художника. И каждый на своём рабочем месте должен в идеале и творить, и пахать.

– Так это в идеале, – протянула Игнатова.

– В общем, я так поняла, – прервала прения Вера, – что художнику, подарившему мне картину, не хватает ежедневного труда?

– Точно, – согласилась Елизарова, – он порхает по жизни, как мотылёк с цветка на цветок.

– По нему вроде этого не скажешь, – пробормотала Вера.

– Погодите, погодите! – быстро проговорила Марина Аркадьевна. – Я, наверное, ослышалась?

Все вопросительно посмотрели на Уфимцеву.

И она пояснила:

– Верочка, вы сказали, что картину вам подарили?

– Да, а что тут особенного? – спросила Вера.

– В общем-то, ничего. Но лично мне никогда картин своих художники не дарили.

Алёна не удержалась и снова прыснула.

– Нечего хихикать с намёками на мой возраст, – осадила её Марина Аркадьевна.

– Да я ничего такого и в голове даже не держала, – смутилась Игнатова.