– Безусловно, – отвечала Элизабет, – такие люди есть, однако, надеюсь, я не из них. Мне хочется верить, что я никогда не смеялась над мудрым или добрым. Глупости и чепуха, капризы и бестолковость меня забавляют, не стану отрицать, и я смеюсь над ними, когда только могу. Их-то вы, однако, и лишены.

– Вероятно, сие никому не под силу. Но цель жизни моей – избегать тех слабостей, кои зачастую подвергают насмешкам сильный ум.

– К примеру, тщеславье и гордость.

– Тщеславье – и в самом деле слабость. Но гордость – где развит характер, гордость всегда обуздана.

Элизабет отвернулась, дабы скрыть улыбку.

– Надо полагать, ваше исследованье господина Дарси окончено, – сказала юная г-жа Бингли. – Каков же результат?

– Я совершенно убедилась, что господин Дарси лишен недостатков. Он сам неприкрыто о сем заявляет.

– Нет, – отвечал Дарси. – Я не имею подобных притязаний. У меня достаточно изъянов, но, надеюсь, они не есть изъяны ума. За нрав свой я поручиться не смею. Мне представляется, он чересчур неуступчив – для удобства окружающих явно чересчур. Я не умею с надлежащей быстротою забывать чужие глупости и пороки, а равно нанесенные мне обиды. Чувства мои не гаснут при всякой попытке их погасить. Меня, пожалуй, следует назвать обидчивым. Если мое доброе мненье потеряно, оно потеряно навсегда.

– Вот это и впрямь недочет! – заметила Элизабет. – Незыблемое негодованье в самом деле омрачает нрав. Но вы удачно выбрали недостаток. Я не могу над ним смеяться. Я ничем не угрожаю вам.

– Я считаю, в любом характере имеется склонность к особому злу, естественный изъян, коего не преодолеть и наилучшему воспитанью.

– И ваш изъян – пристрастье всех на свете ненавидеть.

– А ваш, – с улыбкою парировал он, – с умыслом всех понимать неверно.

– Помузицируемте! – вскричала юная г-жа Бингли, утомленная беседою, в коей не могла принять участия. – Луиза, надеюсь, ты не против, если мы разбудим господина Хёрста.

Ее сестра ни словом не возразила, крышку фортепьяно подняли, и Дарси, поразмыслив, не стал об этом жалеть. Он уже сознавал, сколь рискует, уделяя Элизабет чрезмерное вниманье.

По уговору меж сестрами, наутро Элизабет написала матери, умоляя нынче же прислать за ними экипаж. Впрочем, г-жа Беннет, полагавшая, что дочери ее останутся в Незерфилде до будущего вторника, что составит ровно неделю, не обнаружила в себе сил с радостию принять их ранее. Ответ ее, таким образом, был неблагоприятен – во всяком случае, желаньям Элизабет, коей не терпелось попасть домой. Г-жа Беннет сообщила, что им никак не получить экипаж до вторника, а в постскриптуме прибавила, что, если г-н Бингли и его сестры станут просить их задержаться, она с легкостью может их отпустить. Задержке же Элизабет решительно воспротивилась – и к тому же особо не ожидала, что их попросят; страшась к тому же, что их сочтут чересчур навязчивыми, она умолила Джейн немедля одолжить экипаж г-на Бингли, и в конце концов было уговорено, что следует упомянуть об их намереньи покинуть Незерфилд нынче утром и попросить экипаж.

Беседа возбудила немало уверений в беспокойстве, немало было сказано о том, как желают хозяева, чтобы гости остались хотя бы до завтра, и Джейн поддалась; отъезд, таким образом, отложился на день. Юная г-жа Бингли пожалела, что предложила им задержаться, ибо ревность ее и неприязнь к одной сестре ощутимо превосходили нежность к другой.

Хозяин дома искренне опечалился, узнав, что они отбудут так скоро, и не раз попытался уверить юную г-жу Беннет, что сие для нее небезопасно – она еще не вполне поправилась; Джейн, однако, чувствуя за собою правоту, явила твердость.