– Я уезжаю на три месяца, – предупредила Джинни. – Когда я вернусь, он сможет опять перебраться ко мне, но, пока меня не будет, мне бы хотелось, чтобы он жил здесь, – с воодушевлением сказала она.

– Пусть сам решает, – философски молвила Энн Оуэн, директриса. – Наш главный принцип – добровольность. Не захочет – у нас полно других, мечтающих к нам попасть.

Джинни оставалось надеяться, что Блу проявит покладистость и благоразумие и откажется от уличной жизни. Этот вариант никуда от него не денется, тем более что, по уверениям его тетки, Блу питал отвращение к правилам и к дисциплине. Он слишком долго пользовался независимостью, хотя то же самое можно было сказать о большей части обитателей «Хьюстон-стрит» – так называлось заведение. Познакомившись с ним, Джинни рассказала о нем Блу. Тот насупился.

– Не хочу там жить, – проворчал он, надувшись.

– А что, в аппаратной тебе лучше? Здесь тебя накормят, уложат спать. Здесь другие ребята твоего возраста и старше, скучно не будет. Заболеешь – вылечат. Не глупи, Блу, не рискуй, жить на улице опасно. Сам знаешь, там жизнь хуже некуда.

– На улице я делаю, что хочу, – уперся он.

– Ага, хочешь – мерзнешь, хочешь – голодаешь, хочешь – получаешь палкой по голове и отдаешь хулиганам все, что у тебя есть. Выбор что надо, и не говори! – Она не хуже Блу знала, что его ждет на улице. – Я вернусь в конце апреля, и ты сможешь переехать сюда, если захочешь. А пока тебе надо как-то продержаться. – Обоим это казалось огромным сроком, а Блу к тому же боялся, что Джинни вообще не вернется. – Давай так: в воскресенье сходим туда вместе, тогда и решишь. Последнее слово за тобой, – напомнила она ему.

Да, окончательный выбор был за Блу, заставить его никто не мог, да и не собирался. Удобством общежитие все равно уступало квартире, но, с другой стороны, он провел в ней мало времени, да и, по сравнению с аппаратной и с другими закутками, где он привык ютиться, общежитие должно было показаться дворцом. Другое дело, что Джинни тревожилась, долго ли Блу сможет мириться с дисциплиной. До сих пор он был вольной птицей, а воля затягивает…

В субботу он брел в «Хьюстон-стрит» так неохотно, так медленно, словно надел свинцовые башмаки. Щербатые ступеньки главного корпуса он преодолел почти ползком. В этом корпусе было три отдельных помещения: одно для женщин и два для мужчин – жильцов здесь величали по-взрослому. Блу озирался и помалкивал. Несколько человек помахали ему в знак приветствия, но он не обратил на них внимания. Пока Джинни беседовала с воспитателем Хулио Фернандесом, полным гостеприимства, тепла и желания поделиться информацией, Блу стоял с каменным лицом, а потом чуть не разревелся.

– Ну, как, Блу, хочешь к нам? – напрямик спросил его Хулио.

– Не хочу! – почти грубо отрезал Блу.

– Смотри не прогадай! Пока что у нас есть для тебя койка, но она недолго простоит свободной. У нас всегда аншлаг.

Рядом находилась станция подземки, на дорогу в школу у него уходило бы несколько минут. Пока Хулио и Джинни обсуждали подробности, Блу отошел в сторонку. Кто-то включил классическую фортепьянную музыку – Джинни сочла это перебором. Вдруг Хулио умолк и уставился на что-то у нее за спиной. Она оглянулась – и разинула от изумления рот. На пианино играл с выражением отрешенности на лице сам Блу! У них на глазах он перешел от классики к джазу. Он словно забыл обо всех вокруг, перенесшись в совершенно другой мир.

– Да он талант! – прошептал Хулио, тараща глаза. Блу ни разу не обмолвился, что умеет играть на фортепьяно, его тетка тоже. Он говорил о своей любви к музыке, а теперь его пальцы летали по клавишам, как у заправского профессионала. Некоторые приютские замерли, заслушавшись. Когда он закончил, раздались аплодисменты. Он опустил крышку старого инструмента и вернулся к Джинни и Хулио. По виду Блу можно было подумать, что не произошло ничего необычного, но все, кто его слушал, были другого мнения.