сама жизнь (подчеркнуто автором письма – Н.В.). Поэтому, любимый, прошу тебя, береги себя, помни, что есть у тебя твоя Тамара, у которой нет ничего дороже тебя в мире. Ты – мое солнце.

До свидания, мой ненаглядный муж (…). Помни, что я тебе сказала. Горячо целую тебя (…).

Твоя навеки Тамара».

«Казань, 20 июня 42 г.

Моя дорогая Рушенька!

Сегодня собираюсь в путь-дорогу по Волге в Горький. Вчера окончил я курсы, а ныне уже собрал свои пожитки. Вместе с вещами других их отправили на речной вокзал. Что ожидает меня в Горьком? Быть может, определюсь в часть, быть может, буду находиться в резерве еще некоторое время. Пишу тебе сейчас на главпочтамте в Казани. Еще раз спросил, нет ли на мое имя чего, но ничего не оказалось.

Купил себе здесь буханку хлеба на дорогу и масла в дополнение к 2-х дневному пайку, также состоящему из хлеба и селедки.

О дальнейшем, моя женушка, я извещу тебя немедленно по прибытии. Сейчас же дам тебе телеграмму. Еще раз прошу тебя беречь себя и не расстраиваться мрачными мыслями относительно моей судьбы: для этого нет совершенно никаких оснований, во всяком случае, в данное время. Будь же здорова, любимая, ненаглядная моя Рушенька. Целую тебя горячо (…).

Твой навсегда любящий тебя Дима».

«Горький, 28 июня 42 г.

Моя дорогая Рушенька! Извещаю тебя, что я жив и здоров и вновь нахожусь, увы, в резерве. Довольно свободен, и не предвидится вновь никаких занятий. Живу вместе с двумя другими командирами на частной квартире в Горьковском пригороде. Здесь я встретил многих товарищей, с которыми был в Москве и Казани. Тревожусь за твою судьбу. Очень хочу иметь фотографию дочки. Пиши мне о своих делах, дорогая. Целую тебя крепко.

Неизменно и горячо любящий тебя твой Д.».

«Горький, 13 июля 1942 г.

Получил сегодня твои письма от 3-го и 4-го июля. Из Москвы не получил ничего, хотя писал и тетке, и в ГКС, и в бюро изобретений НКО. Милуша, из твоих писем я не совсем понял, как ты живешь, на какие средства, если ухитряешься обходиться даже без мены личных вещей? Из Кинели лучше, конечно, выбраться, но в Куйбышеве жить будет не легче. Возможно, все будет так же дорого, как у нас в Горьком. На рынке молоко стоит 45-50 р., масло – 600 р. кг, буханка хлеба не менее 160 руб., белого хлеба нет совсем, один стакан дрянной махорки от 40 до 50 руб., 100 грамм легкого табака 220 руб. Колхозники, вообще крестьяне, нашими деньгами могут оклеивать стены своих изб – до того возмутительно они наживаются. Население поселка, где я живу, охотно занимается спекуляцией и живет припеваючи, не работая. Предметом спекуляции является вода, за которой бьются в очередях, и другие промтовары. Не прочь спекульнуть и мои сожители-командиры, уверяя, что только таким образом можно кушать масло, молоко и покупать дополнительный хлеб; и они, конечно, правы, так как на эти продукты не хватит никаких окладов. Кроме того, желудки наши стимулируют подобного рода деятельность. Мне же изрядно надоело такое существование – с постоянной мыслью о куске хлеба.

Положение мое неизменно, и пока что ничего не предвидится. Так вот, родная, теперь уже тебе нужно устраиваться так, чтобы зима не застала врасплох в отношении как продовольствия, так и топлива. Я совершенно не мыслю, как могла бы ты существовать в условиях т.н. колхоза, т.е. в еще большей глуши и бескультурье, но не лучше ли, все же, быть в колхозе, чем в холоде и голоде в городе? Не могу ничего решить, поэтому в тревоге за тебя. Семья моего товарища эвакуирована в колхоз, который находится от вас в 20 км. Узнаю, нельзя ли тебе туда, но все это слишком проблематично.