Адам и Ева возносят молитву, и Бог посылает к ним ангела Рафаила, чтобы тот предупредил Адама о грозящей опасности и ясно дал ему понять, что в случае чего он не сможет оправдаться, сославшись на неосведомленность. И снова что-то заставляет Мильтона показать Бога Отца как мелочного формалиста (хотя Бога Сына он изображает совсем иначе). В описание встречи Адама и Евы с ангелом Мильтон вставляет любопытные строки, в которых с чрезмерным (на мой взгляд) буквализмом рассуждает о том, способны ли ангелы принимать пищу, и если да, то что происходит с пищей, которую они съели. Вот что происходит, когда повествователь на минуту забывается и теряет из виду динамику истории.
Остаток пятой книги занимает рассказ Рафаила о причинах войны на небесах: Бог Отец объявил о рождении Сына и тем самым пробудил ревность в душе Сатаны и некоторых других ангелов. Мятежные ангелы удалились на север, чтобы обсудить план восстания, и только один из них, Абдиил — «единый Серафим, / Соблюдший верность средь неверных Духов», — выступает против бунтовщиков и возвращается в Божье воинство.
Рафаил продолжает свой рассказ о войне. Абдиил, ставший избранным воином Бога, бросает вызов Сатане и наносит ему могучий удар, а Михаил отдает небесным войскам приказ атаковать врага и собственноручно поражает его мечом. Рана мгновенно затягивается, но гордость Сатаны глубоко уязвлена.
Далее Рафаил повествует, как в ту же первую ночь войны мятежные ангелы принялись добывать металлы из недр земли; как они «пену серную нашли, / Селитряную пену, и, смешав, / Хитро сгустили…» и изготовили из этой смеси порох, а из металла отлили пушки и ядра. Описание действия этих военных орудий поражает мощью: «Небо заревом зажглось / И тотчас потемнело от клубов / Густого дыма из глубоких жерл, / Что диким ревом воздух сотрясли, / Его раздрали недра и, гремя, / Рыгнули адским пламенем и градом / Железных ядер и цепями молний…» Под натиском пушек Михаил и его войска поначалу отступают в смятении, но вскоре снова собираются с силами; так проходит второй день войны.
На третий день, согласно замыслу Бога Отца, в битву вступает Сын — и торжествует победу. Он низвергает мятежных ангелов в Ад, где мы и застали Сатану и его соратников в начале первой книги.
И снова читатель ловит себя на мысли, что трудно сочувствовать такому Богу, который равнодушно созерцает страдания своих воинов, намеренно выжидая момент, когда Сын сможет выйти на сцену максимально эффектно — «Чтоб слава окончания борьбы / Твоя была…». Это не божество, это какой-то пиарщик. Но мы не можем с уверенностью утверждать, что Мильтон выстроил такой отталкивающий образ нарочно: часто бывает так, что писатель не вполне понимает, какое впечатление произведет его персонаж на читателя. Блейк полагал, что Мильтон выступал на стороне Сатаны, сам того не ведая.
Мильтон призывает на помощь Уранию, которую в древности почитали как музу астрономии, но тут же заявляет, что она не входит в число классических девяти муз. По его мнению, это какая-то другая муза, сестра Мудрости. Но помощь покровительницы астрономии и впрямь необходима, потому что в седьмой книге Рафаил повествует о том, как Бог сотворил мир — не только Землю, но и Вселенную в целом, «Простор, почти безмерный, полный звезд, — / Миров, которые когда-нибудь, /Возможно, ты захочешь населить».
Сатана по-прежнему остается за кулисами, и самое интересное, что мы находим в седьмой книге, — это великолепное описание зарождающегося природного мира: «…и статные стволы / Деревьев, словно в пляске, наконец, / Восстали, простирая ветви крон, / Сплошь в завязях обильных и плодах». И еще: именно в обращении к Урании Мильтон признаётся, в каком бедственном, почти отчаянном положении находится он сам: «…до черных дней, / До черных дней дожить мне довелось. / Я жертва злоречивых языков, / Во мраке прозябаю, средь угроз / Опасных, в одиночестве глухом». Но он утешается мыслью о том, что Урания будет «руководить его песней» и сыщет для нее «достойных слушателей, пусть немногих» (эта последняя фраза впоследствии поддержала многих и многих одиноких писателей).