Подсовываю под ноги Пита кусок непромокаемой пленки и промываю рану. С каждой новой бутылкой рана выглядит все страшнее. Кроме нее на ногах только один осиный укус и несколько маленьких ожогов, с которыми я быстро разделываюсь. Но этот страшный глубокий порез – что мне делать с ним?

– Подождем, пока рана немного подсохнет, и тогда… – тяну я.

– И тогда ты меня залатаешь?

Кажется, Пит заметил мою растерянность и жалеет меня.

– Вот именно. А сейчас съешь вот это.

Я сую ему в руку горсточку сушеных груш и спускаюсь к ручью, чтобы постирать остальную одежду. Разложив ее на камнях сушиться, просматриваю содержимое аптечки. Все очень нехитрое: бинты, лекарства от жара, от расстройства желудка. Ничего, что могло бы помочь Питу.

– Придется поэкспериментировать, – признаюсь я.

Листья, помогающие от укусов ос-убийц, хорошо борются с воспалением, поэтому я начинаю с них. Жую листья и прикладываю кашицу к ране. Спустя несколько минут по бедру начинает стекать гной. Убеждаю себя, что это хороший знак, и больно прикусываю зубами щеку; мой завтрак явно стремится выскочить наружу.

– Китнисс, – зовет Пит. Я смотрю ему в глаза. Лицо у меня сейчас, должно быть, зеленое. – Как насчет поцелуя? – произносит он одними губами.

В этой тошнотворной обстановке предложение кажется настолько несуразным, что я начинаю смеяться.

– Что такого? – спрашивает Пит невинным тоном.

– Я… я ничего не могу. Не то что моя мама. Делаю сама не знаю что и не выношу вида гноя, – объясняю я. – О-о! А-а! – Из меня вырываются стоны, пока я смываю первую порцию листьев и прикладываю новую.

– И как же ты охотишься?

– Убивать зверей гораздо легче, чем это. Можешь мне поверить. Хотя тебя я тоже, кажется, убиваю.

– А побыстрей убивать нельзя?

– Нет. Заткнись и жуй груши.

После того как я прикладывала листья три раза, и из раны вытекло, наверное, целое ведро гноя, опухоль спала. Теперь видно, насколько глубоко вошел нож – до самой кости.

– Что дальше, доктор Эвердин?

– Думаю, можно помазать средством от ожогов. От инфекции оно ведь тоже помогает. Потом забинтуем.

Так я и делаю. Когда нога обмотана белыми чистыми бинтами, все кажется не таким уж страшным. На фоне стерильной повязки край трусов выглядит ужасно грязным. Там наверняка полно микробов. Я достаю Рутин рюкзак.

– Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.

– Я не против, если ты увидишь меня голым.

– Значит, ты такой же, как мама и Прим, – отвечаю я. – А я против, ясно?

Я отворачиваюсь и смотрю на ручей, пока в воду не шлепается комок. Должно быть, Питу стало получше, раз он уже может бросать.

– Кто бы мог подумать, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, – рассуждает Пит, пока я при помощи двух камней стираю трусы. – Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча.

Морщу нос при воспоминании.

– Он тебе что-нибудь присылал? – спрашиваю я.

– Ничего, – отвечает он. Потом продолжает, как будто слегка ревниво: – А что, тебе присылал?

– Да, лекарство от ожогов, – говорю я почти виновато. – И еще хлеб.

– Я всегда знал, что ты его любимица.

– Любимица? Да он меня на дух не выносит.

– Потому что вы с ним слишком похожи, – тихо говорит Пит.

Я прикусываю язык: сейчас не самое подходящее время оскорблять Хеймитча, а именно это я и собиралась сделать.

Даю Питу поспать, пока сушится одежда, а под вечер легонько трогаю его за плечо. Ждать дольше я не решаюсь.

– Пит, пора уходить.

– Уходить? – удивляется он. – Куда?

– Здесь оставаться нельзя. Может, ниже по ручью мы найдем укрытие, и ты там отлежишься.

Помогаю ему одеться и встать. Его лицо бледнеет, как только он опускает вес на больную ногу.