Опять занимаю ту же позицию в центре зала и поражаю манекен в самое сердце. Следующей стрелой перерубаю веревку, на которой подвешен мешок с песком для боксеров. Мешок бухается на пол и с треском лопается. Тут же делаю кувырок, встаю на колено и точным выстрелом сбиваю светильник высоко под потолком. Вниз летит сноп искр.

Вот теперь то, что надо! Я поворачиваюсь к распорядителям, ожидая их реакции. Некоторые одобрительно кивают, но большинство увлечены жареным поросенком, только что поданным на стол.

Меня охватывает ярость. От этого, возможно, зависит моя жизнь, а им и дела нет. Поросенок куда важнее! Сердце колотится в груди, щеки пылают. Не думая, выхватываю стрелу и посылаю ее в сторону стола. Раздаются вскрики, едоки шарахаются в стороны. Стрела пронзает яблоко во рту поросенка и пришпиливает его к стене. Все таращатся на меня, не веря глазам.

– Спасибо за внимание, – говорю я с поклоном и, не дожидаясь разрешения, иду к выходу.

По пути к лифту забрасываю лук на плечо, пролетаю мимо изумленных безгласых у дверей лифта и ударяю кулаком по кнопке с номером 12. Двери затворяются, и лифт несет меня вверх. Я успеваю доехать до своего этажа, прежде чем первые слезы скатываются у меня по щекам, и несусь по коридору в комнату, не обращая внимания на окрики из гостиной. Запираю дверь, падаю на кровать и наконец даю волю слезам.

Это конец! Я все испортила! Если у меня и была малюсенькая надежда, то этой стрелой я ее разбила. Что со мной сделают? Арестуют? Казнят? Отрежут язык и заставят прислуживать трибутам? Чем я думала, когда стреляла в распорядителей? Конечно, я не в них стреляла, а в яблоко. Я так разозлилась, что меня игнорируют. Если бы я хотела кого-то убить, то не промахнулась бы!

Хотя какая разница? Все равно я бы не выиграла. Пусть делают со мной, что хотят. По настоящему меня пугает то, что они могут сделать с мамой и Прим. Как эта дурацкая выходка отразится на моей семье? Отберут их скудные пожитки? Или посадят маму в тюрьму, а Прим отправят в приют? А может, их тоже убьют? Неужели убьют? Почему нет? Кого они жалеют?

Что я наделала? Вместо того чтобы извиниться или, рассмеявшись, превратить все в шутку, я гордо удалилась. Можно сказать, послала всех к черту. Теперь нечего ждать снисхождения.

Эффи и Хеймитч стучат мне в дверь. Я кричу, чтобы они убирались, и через какое-то время они отстают. Через час, может, больше я перестаю плакать, глажу ладонью шелковые простыни и смотрю, как дома и крыши Капитолия, будто леденцы, блестят в лучах заходящего солнца.

Вначале я жду, что за мною явится стража. Время идет, и постепенно я успокаиваюсь. Им ведь по-прежнему нужна девушка-трибут из Дистрикта-12, не так ли? Если распорядители захотят меня наказать, то сделают это публично. Подождут, пока я окажусь на арене, и спустят на меня голодных диких зверей. Лука и стрел у меня, ясное дело, не будет – об этом они позаботятся.

Ну а для начала дадут мне такой низкий балл, что никому в здравом уме и в голову не придет стать моим спонсором. Баллы объявят еще сегодня. Так как тренировки закрыты для зрителей, распорядители сами оценивают шансы каждого трибута, задавая ориентир для заключения пари – занятия, которому здесь с удовольствием предаются от начала до конца Игр. Самый низкий балл – единица, хуже и придумать нельзя; самый высокий и практически недостижимый – двенадцать. Оценка, конечно, еще не гарантия победы, она лишь отдает должное способностям и умениям, проявленным трибутом во время тренировок. Как все сложится на арене, абсолютно непредсказуемо, и нередко те, кто получили высокий балл, гибнут одними из первых. А победителем пару лет назад стал парень, которого оценили на тройку. Но вот в том, что касается спонсорства, баллы действительно могут помочь. Или навредить. Я-то надеялась заслужить своей стрельбой семерку или хотя бы шестерку, а теперь ясно: у меня балл будет худшим из двадцати четырех. А без спонсоров шансы выжить падают почти до нуля.