И хорошо.

Тельме не хотелось его видеть. И вообще, зачем он остался? Он ведь никогда  прежде не оставался на завтрак, а тут вдруг. Даже аппетит пропал, хотя прежде на отсутствие аппетита Тельма не жаловалась.

- Ты не понимаешь, - голос звучал раздраженно. – Из-за этой статейки пострадает мой имидж…

Мама фыркнула.

О  ней писали много, часто и не всегда хорошее. Конечно, от Тельмы нехорошее старались скрывать, но она умела слушать, а во взрослых разговорах можно было услышать многое.

- …моя мать будет недовольна.

- И что? – мама пила кофе.

И жмурилась от удовольствия.

- И моя карьера… - он все же отложил газету. – Элиза, ты же понимаешь, что скоро выборы. И на моей репутации не должно быть пятен…

Мама отставила чашку.

И блюдце отодвинула. Тихонько звякнула ложечка, соскользнувшая со стола на пол.

- То есть, - она умела говорить так, что становилось неуютно, и если бы Тельма не боялась привлечь внимание, она спряталась бы под столом. – Ты полагаешь меня пятном на своей репутации?

- Нет! – поспешно сказал Гаррет. – Что ты, дорогая… я… неправильно выразился… извини… но эта статейка… они намекают, будто у нас… будто наши отношения…

Он смешался под маминым взглядом.

И покраснел.

Тогда еще Тельма подумала, что хорошо бы, если бы мама обиделась всерьез, если бы выставила его из дому, как выставила однажды мистера Найтли. Но тот в конечном итоге был прощен, а вот Гаррету прощение ни к чему.

- Если тебя чем-то не устраивают наши отношения, дорогой…

- Элиза, - Гаррет выбрался из-за стола, он встал на колени перед маминым стулом, взял ее за руку. – Прости… я опять не подумал, что обижу тебя… я тебя люблю… ты же знаешь, что я тебя люблю… больше жизни… но моя карьера… моя партия… слишком многие поверили в меня. И как я могу их подвести?

- И что ты предлагаешь?

Все еще лед.

Но, к сожалению, не такой, который заморозил бы Гаррета. Тельма зажмурилась, представив себе расчудесную статую, вроде тех, что выставляли зимой в саду.

- Расстанемся… ненадолго… до выборов… всего-то несколько месяцев… я стану сенатором…

- Я беременна.

- Что?!

Растерянность.

И удивление.

- Я беременна, Гаррет, - мама высвободила руку.

- Это точно? Ошибка…

- Исключена. Вчера я была у целителя. Собиралась сказать тебе вечером, но… похоже, вечер отменяется, - она усмехнулась, и Тельма сползла под скатерть, осторожненько, радуясь, что о ней вновь забыли. Под столом было тихо, и пусть ничего не видно, почти ничего, но так даже спокойней.

- Но срок…

- Четырнадцать недель…

- Как?!

- Обыкновенно… съемки… у меня и прежде случались недомогания… задержки, но тут… поздно что-либо делать.

Мамины домашние туфли легки.

Белая кожа. Розовый мех. Острые каблучки, которые стучат по паркету.

Ботинки Гаррета сияют свежим воском. Они огромны, длинноносы и похожи на двух черных крокодилов, которые неотступно следуют за мамиными туфельками. Того и гляди проглотят.

- И как…

- Как быть? – мама остановилась. – Не знаю. Ты хочешь уйти? Пожалуйста. Я не стану держать. Если карьера так дорога…

Голос ее все-таки дрогнул, и стало так… так холодно, как будто солнце выключили.

- Но я не позволю, чтобы мой ребенок родился безымянным. Понимаешь, о чем я?

- Элиза…

- Нет. Послушай. Я не собираюсь обращаться в газеты и вообще говорить кому-либо. Мне нужна лишь запись в храмовой  книге. И только.

- Элиза, дорогая… ты же понимаешь, что за этой книгой будут охотиться. А если найдется кто-нибудь, кто доберется… моя карьера…

- Ты способен думать о чем-то, кроме своей карьеры?! – мама сорвалась-таки на крик. – Этот ребенок не виноват, что ты у нас слишком труслив, чтобы  пойти против матери! И слишком эгоистичен… или что я оказалась настолько наивна, что поверила тебе…