– Ну, я предупредил. А теперь мое дело сторона. Также, чтобы посуда казенная на столе и на окнах не стояла. Этого не любят обследователи.

– Да ведь где попало ставят, черти. Ино и не сам поставит, а жильцы. Конечно, не порожнюю не поставят, потому тоже боятся за золото-то в ней…

– И порожнюю посуду убирай. Все это я для того говорю, чтоб мое прошение действительнее было. А то ведь зря… Казенную посуду не обожают.

Перо Колотова стало писать. Писал он довольно долго и наконец стал читать: «Оставшись после смерти моего мужа беспомощною вдовой с пятью малолетними детьми и при беременности шестым, не имея ни родственников, ни знакомых для поддержки моих больных сирот, страдающих малокровием, не получая ниоткуда ни пенсии и ни пособия, я трудами рук своих должна снискивать себе и детям пропитание, между тем как я сама больна ревматизмом, головокружением и пороком сердца, что мешает мне добывать и скудное пропитание. Для поддержания же себя и детей содержу маленькую квартиру и сдаю жильцам, сырую и холодную, так что при нынешней дороговизне топлива и отопить ее не могу, а потому, припадая к стопам вашим, молю о выдаче мне дров для обогрения моих сирот к предстоящему празднику Рождества Христова. Я же, со своей стороны, буду воссылать мольбы к Всевышнему о здравии и благоденствии вашем и всего почтенного семейства вашего».

– Нравится? – спросил Колотов, прочитав прошение.

– Да уж чего же лучше! – отвечала женщина.

– А что насчет ревматизма, то уж наверное он у тебя есть.

– Да как не быть, миленький! Синяки и те поджить никогда не могут от него, изверга. Чуть заживет один – новый явился.

– Ну, уж насчет синяков-то помалкивай.

– Да я вам это только, голубчик.

– Неграмотная, поди?

– Да откуда же грамотной-то быть! Была бы грамотная, так сама бы написала.

– Ну, ты насчет этого не дури. Много есть грамотных, а прошения о помощи писать не могут. Тут нужен специалист. А неграмотная, то я за тебя подписаться должен.

И Колотов расчеркнулся: «Вдова крестьянка Василиса Панкратьева, а по безграмотству ее и личной просьбе расписался и руку приложил отставной канцелярский служитель Акинфий Колотов».

– Ну, теперь тебе нечего здесь торчать. Все сведения у меня о тебе есть, а остальные три прошения могу я тебе и без тебя написать, – сказал он женщине. – Я напишу, а ты сегодня вечерком или завтра утречком зайди за ними и получишь.

Женщина переминалась.

– Да лучше уж я подождала бы, миленький, потому деньги я отдала… – начала она.

– Да чего ты боишься-то, дура! Не пропадут твои деньги! – закричал на нее Колотов. – Здесь и на рубли пишут прошения, да и то не опасаются. Ступай!

Женщина нехотя медленно вышла из комнаты, бормоча:

– Так уж, пожалуйста, к вечеру, потому завтра утречком подавать думаю. Пораньше подашь, пораньше и получишь.

Только что удалилась Василиса Панкратова, как супруга Колотова, заглянув в двери, крикнула:

– Еще есть две. Впускать, что ли?

– Да как же не впускать-то? Ведь это заработок. Тут к празднику и на гуся, и на ветчину заработать можно, – отвечал Колотов.

– Нет, я к тому, что одна пришла без денег и платок в заклад принесла. «Получу, – говорит, – по прошениям, так рассчитаюсь и выкуплю».

– Ну, уж это играй назад. Чего ей?.. Пусть в другом месте закладывает, а сюда является с деньгами.

– Платок-то, Ермолаич, хороший. Два прошения ей, а платок больше рубля стоит.

– Ну, постой, я разберу, в чем дело.

А сзади стоявшей в дверях жены Колотова выставилась уж голова, закутанная в серый платок, и говорила:

– Здравствуйте, господин писарь! Как вас величать-то? Благородие или просто?