– Извольте мне не тыкать. Коли я с вами говорю учтиво, обязаны и вы передо мной учтивость…

– Хороша учтивость, ежели пропойцем называют!

– А что же вы такое из себя содержите, позвольте вас спросить? Были сыном умственного и честного уважаемого купца, а теперь пропоец… Пропоец и скандалист, – прибавил старший приказчик.

– Ну-ну… Вы тоже не очень, почтеннейший… И про тебя знаем, что ты загребастая лапа насчет хозяйской выручки, однако молчим.

Приказчик вспыхнул.

– А вы зачем пришли сюда? Ругаться? – спросил он. – Так можно и городового позвать…

– Я не к тебе пришел, а к отцу моему. Можно его видеть?

– Вам сказано, что его в магазине нет. Обедать ушел домой.

– Домой? Обедать? Так мне туда к нему идти самому или вы за ним пошлете? – спросил Пуд Чубыкин.

– Там на рога вас примут. Там давно вас уж дожидаются, и дворники припасены, чтобы скрутить лопатки нарушителю семейного спокойствия.

Пуда Чубыкина передернуло.

– Какой такой я нарушитель семейного спокойствия! – вскричал он. – Я пришел к отцу за должным, за своим, за процентами с моего капитала. Я в Шлюшине с голоду издыхал, писал ему, чтобы он хоть сколько-нибудь выслал на пропитание, а он ни копейки! И после этого еще меня скандалистом называют!

– А не скандалист разве? Кто третьего дня к своей мачехе приставал и скандал ей сделал? Ведь весь рынок видел, как вы к ней подскакивали! А люди потом нам же рассказывали, и над нами все смеялись. Елену Ивановну чуть не до обморока довели. Они насилу домой прибежали. Папашеньке вашему все известно, и теперь они рвут и мечут. А вы после всего этого пришли за помощью. Ловко!

– Ну, молчи, карманная выгрузка! – закричал Чубыкин. – Молчи и посылай за отцом! Я без этого из магазина не выйду.

– Хорошо-с… Можно… Потрудитесь обождать. Вас ждут… вам все приготовлено, – сказал, весь побледнев, старший приказчик. – Максим! Сходи и позови! – отнесся он к лавочному мальчику и подмигнул приказчикам.

Мальчик побежал.

– Советовал бы вам уходить без скандала и не показываться больше в наших местах, – снова обратился старший приказчик к Пуду Чубыкину. – Лучше уходите, потому прямо говорю: вам то приготовлено, чего вы и не ожидали.

– Посмотрим! – угрожающе воскликнул Чубыкин.

Через минуту мальчик вернулся. Сзади его шел знакомый Пуду Чубыкину городовой.

– Вот-с… Пришел просить милостыню, мы не даем, а он скандалит, – указал городовому на Чубыкина старший приказчик. – Наш хозяин уж заявлял об нем в участок.

Городовой приблизился к Пуду Чубыкину и сказал:

– Пожалуйте в участок… Просить милостыню не приказано…

Пуд Чубыкин рванулся.

– Что? Засада? Ах, подлецы, подлецы! – закричал он, схватился за ручку двери, ударил рукавицей в дверное стекло, разбил его и выскочил на улицу, пустившись бежать по тротуару.

Городовой пустился за ним вдогонку и давал свистки. Выскочившие на свистки дворники и рыночные сторожа схватили Чубыкина и повели его в участок. Сопротивляться Чубыкин уж не мог. На сцену эту смотрели высыпавшие из магазина отца его приказчики и подсмеивались.

«Рано попался, – думал про себя Чубыкин. – Недолго пришлось погулять в Питере. Опять на казенные хлеба, а там опять в Шлиссельбург по этапу через нищенский комитет».

Он послушно шагал среди нескольких сопровождавших его дворников и увидал на той стороне улицы вышедшего из рыночной лавки Скосырева.

Скосырев тотчас же понял, что случилось с Чубыкиным, вздрогнул, съежился весь и начал удаляться от рынка, стараясь не обращать на себя внимания.

До рождественских праздников был еще целый месяц, а уж отставной канцелярский служитель Акинфий Ермолаевич Колотов прилепил к стеклу своего окна следующее объявление, написанное каллиграфическим почерком: «Здесь пишут прошения о помощи». Это было в нижнем этаже старого двухэтажного, совсем вросшего в землю деревянного домишки, находящегося в одной из дальних улиц Петербургской стороны, где проживал Колотов, и клиенты тотчас же начали являться к Колотову. Это были, по большей части, женщины, очень плохо одетые, с головами, закутанными в серые суконные платки, с подвязанными зубами, пахнувшие жареным цикорием, махоркой, винным перегаром. Колотов, лысый старик с красным носом, в серебряных круглых очках и с седой бородкой, облеченный в валенки и засаленное рыжее пальто, у которого пуговицы были только на одной стороне, да и то не все, принимал своих клиентов и уговаривался с ними. Колотов жил с женой-старухой Дарьей Вавиловной, безграмотной женщиной, и получал такую ничтожную пенсию, на которую нельзя прокормиться и одному. Для пополнения средств Колотовы снимали квартиру из трех комнат, сами жили в одной и остальные сдавали углами, причем двое жильцов жили даже в кухне. Кроме того, Колотов выводил канареек, обучал их петь под органчик и продавал, а весной ловил западней и сеткой, тоже для продажи, чижей, синиц, пеночек и соловьев, отправляясь для ловли на Крестовский, на Пороховые, на кладбища, а также приготовлял искусственных мух для рыбной ловли и делал крючковые переметы. Третьей его заработкой было писание прошений в благотворительные общества и к благодетелям, но эта заработка доставалась ему только два раза в год, перед праздниками Рождества и Пасхи.