– Тут ведь и на два мерзавчика не хватит, чтобы опохмелиться.

– Где хватит! Надо опять стрелять. На баню хватит.

– Не вывалилось ли что на койку?

Скосырев поднял подушку, но под подушкой лежала только посуда от сороковки водки.

– И это деньги, – сказал Чубыкин и взял бутылку в карман.

– Бельишко-то цело ли для переодевки? – спросил Скосырев.

– Цело! – хлопнул себя Чубыкин по груди и по животу. – Как обмотался им вокруг тела, так и не распоясывался.

– Пять рублей прогуляли, скажи на милость! – вздыхал с сожалением Скосырев.

– Э, что! Брось! Зато погуляли всласть, – махнул рукой Чубыкин. – Настреляем еще. Чего нам копить? Ведь не дом строить, не квартиру меблировать. Будет день – будут и деньги. Волка ноги кормят. У меня отец еще в запасе есть. Только бы фараонам в руки не попасться.

– В баню сводишь меня?

– Обещал, так уж не спячусь. Я не пяченый купец, – отвечал Чубыкин и сейчас же стал строить план, как провести сегодняшний день. – Шестнадцать копеек у меня есть да посуда. Посуду продадим за три копейки – будет девятнадцать. На шесть копеек мы здесь чаю напьемся, стало быть, у нас останется тринадцать. Баня с двоих десять, на две копейки мыла. Копейка еще в остатке. А там – стрелять. Ты на кладбище ступай, а я перед отцом объявлюсь. Должен же я с него что-нибудь взять за этот приход в Петербург.

– А который теперь час? – задал вопрос Скосырев.

– Давеча одиннадцать било.

– Ну так мне на кладбище поздно. Какое теперь кладбище! Пока дойду до кладбища – заупокойные обедни кончатся, милостыню заупокойную раздадут.

– Постой… Чего ты не сообразя болтаешь! Сначала чай пить будем, потом в баню пойдем, а уж после бани ты ступай на кладбище. К вечерне попадешь.

– За вечерней только младенцев хоронят. Какое тут поминовение! – возразил Скосырев. – Нет, уж на кладбище завтра, а сегодня придется по мелочным лавочкам и мясным копейки собирать.

– Делай, как знаешь. Тебе с горы виднее. Кому же и знать кладбищенское дело, как не кутейнику, – согласился с ним Чубыкин. – А я так рассуждаю, что на кладбище весь день народ. Приезжают сродственники по своим покойникам панихиды служить, подают нищим.

– Послеобеденная милостыня – овчинка выделки не стоит.

Чубыкин и Скосырев вышли из каморки, где спали, в общую комнату постоялого двора, где стояла стойка и за ней помещался хозяин – седовласый мужик с большой бородой в ситцевой рубахе, в жилетке и белом переднике.

– Хорошо ли почивали, кавалеры? – приветствовал он Чубыкина и Скосырева.

– Спали ладно. А только пропились мы вчера, – отвечал Чубыкин. – Башки трещат, а опохмелиться не на что.

– Вольно же было вам незнакомых-то личностев потчевать!

– Чайку бы нам на пятачок. Только денег и осталось. Ублаготвори…

– Ладно. Садитесь.

Чубыкин и Скосырев уселись за стол.

В комнате было мало посетителей. Один мужик, в нагольном полушубке, ел селедку, закусывая хлебом, а другой, в сермяжном армяке, хлебал щи.

В бане Чубыкин и Скосырев сидели долго. Они мылись, нежились на полке, хлестались вениками и даже успели кое-как выстирать свое грязное белье и опять полезли на полок. Было будничное утро, народу в бане было мало, и распоряжаться им собой было вполне свободно.

Когда они вышли из бани, у них нисколько не было денег. Последнюю копейку Чубыкин отдал старосте за сторожку, за что и был осыпан ругательствами старосты по случаю ничтожности платы.

– А еще белье свое стирали, черти! Нешто это у нас полагается? – закончил он.

– Ну, ты потише… Ты не очень… Ругаться-то и мы горазды… – огрызнулся на него Чубыкин и проскользнул в двери. – Ведь вот теперь самое прямое дело – опохмелиться малость, а у нас даже и на мерзавчика на двоих нет, – сказал он Скосыреву, выйдя на улицу.