В трактире тепло. После промозглой сырости снаружи это настоящее блаженство. Если бы еще не запах… Зал с низкими прокопчёнными балками забит народом. Едва переступаю порог, перехватывает дыхание и начинают слезиться глаза: крепко воняет псиной, тухлой рыбой, дымом и кузнечной гарью, гнилью, мочой и просто застарелым потом. Я с трудом пробираюсь к свободному месту, стараясь поменьше соприкасаться с людьми. Может, среди этого сброда затесалась парочка умертвий? Ничуть бы не удивился. Очень запахи знакомые. Опять же, Самайн на дворе.

Впрочем, умертвия ни при чем. От мокрых кожаных плащей, грязных тел и волос воняет даже хуже, чем от трупов. Неужели Свету Единому настолько не угодна чистота? Могу понять смысл умерщвления плоти, это действительно смещает баланс в сторону души, но почему так? Не постом, не целомудрием, не отказом от зависти, гнева и прочих страстей. Нет, святость у них начинается с вони и чесотки. Бред. Желай их бог именно этого, не косил бы свою паству болезнями. А холера вспыхивает все чаще, не говоря уж о язвенной заразе и моровой чуме…

Опускаюсь на скамью в темном углу между очагом и дверью, дёргаю за рукав пробегающую мимо девчонку с подносом. Ошалело кивая, она слушает, уносится, и через пару минут передо мной стоит глиняная миска с горячей похлёбкой из мяса и бобов. А ещё нераспечатанная бутыль вина, копчёная курица и несколько лепёшек. Ложку приходится вытереть о подкладку плаща, но похлёбка, как ни странно, вкусная. Горячее варево быстро согревает тело. Только чеснока столько, что во рту начинается пожар. Но так даже лучше, хоть чуть перебивает трактирную вонь. Да, отвык я от этого. От еды, дешевого вина, грубой одежды, запахов. Свысока смотрю Брезгую немытой посудой… Или все дело в том, что я просто отвык от людей?

Компания рядом хлещет вино и бурое пиво с таким азартом, что я почти завидую. Под куртками и плащами кожаные доспехи, на простых поясных ремнях длинные ножи. То ли солдаты, то ли разбойники. Невелика разница, кстати. От гомона в зале уши закладывает, каждый старается докричаться до соседа. Но у этих за столом особенно шумно. Да и близко они, так что не нужно даже прислушиваться, пронзительный голос режет спёртый воздух, как свиной визг.

– А я тебе говорю, что есть там призраки! Один уж точно – сам старик, хозяин замка!

Ну да, Самайн же – время страшных историй. Как ни стараются священники, вытравить память из народа нелегко. Не зря же люди в будничный день гуляют, как перед Окончательной Благодатью. Вот и страшилки в ход пошли…

– Сказки все это…

– И ничего не сказки, – горячится рыжий паренек в синем шерстяном плаще. – Мне лесничий барона Бринара рассказывал! В лунные ночи старик ходит по стенам замка, ищет договор, который потерял. А договор на его сына, проданного Проклятому. Оттого и весь замок Энидвейт проклят, что его наследника забрал Нечистый. И пока младший Энидвейт не вернётся, блуждать его отцу после смерти, не зная покоя…

Медленно ставлю бутылку на стол, так и не откупорив. Вот оно, значит, как. Что ж, кому и знать эту историю, как не людям Бринара… Хорошая сказка – для Самайна в самый раз. Проданные души, призраки, договор с Проклятым… И светлый Инквизиториум, как же без него! Твари… Тупая мразь, кичащаяся своей непорочностью и благочестием. Знать не знающая, что такое жить под тяжестью проклятия… Ненавижу. Не сорваться бы. Сейчас это совсем некстати. Не то время, не то место, чтоб сводить счеты с прошлым.

А рыжий, завладев вниманием всего застолья, упоённо вещает: