Я отшатнулась. Даже тряхнула головой:

— Что?

Имперец развел руками:

— Все… Больше ничего не могу предложить, моя милая. И то — благодари свое личико. Была бы образина — и такой милости не видать. А братец твой нежно любимый вернется к мамочке, под крылышко. Целый и невредимый. Чистый, как слеза.

Я покачала головой:

— Разве это законно?

Имперец усмехнулся:

— Законно, законно. Не вы первые, не вы последние. Много вас таких, охочих до чужих денег. Брать вы все горазды. А вот отдавать… Думай, милая, думай. Прямо сейчас думай — другого шанса не представлю. А не хочешь — дело твое. Из милости пришлем вашей матушке кишки в колбе.

Вопреки моменту, в голове было пусто, совершенно. Я будто спала, парила в болезненном забытьи. Лишь посмотрела на имперца:

— Навсегда?

Он усмехнулся:

— Что мы, звери что ли? Год… два… три. Но тут надобно товар лицом видеть, а ты, видишь, горда больно — не даешься. Не могу же я вслепую цену давать. Разденься, покажи, за что платить…

Я потянулась к вороту, расстегивая пряжку, вдруг будто опомнилась:

— Где мой брат? Я хочу видеть, как он выйдет отсюда.

Имперец повел бровями:

— Резонно… есть в тебе хватка, милая моя.

Он махнул рукой, справа зашипела дверь, и я чуть не рухнула на камень. Ирбис едва стоял на ногах. Его не было дома неделю, но за это время он исхудал почти до костей, а лицо представляло собой желтовато-багровое месиво. Глаза заплыли, губа распухла. Невооруженным глазом было видно, что у него сломан нос и пальцы. Ирбис хило дернулся, едва увидел меня, но его удержали, и я услышала сдавленный стон.

Больше не о чем было думать. Увидев его, я больше не смогу вернуться домой, не смогу смотреть в лицо матери. Не смогу вспоминать о нем и спокойно дышать. Я не смогу жить, понимая, что оставила его здесь.

Я подняла голову, открыто посмотрел на имперца:

— Я согласна. Я продаюсь.

2. 2

Казалось, имперец не очень-то поверил. На лице отразилось сомнение:

— Еще раз, моя дорогая… Погромче.

Я вновь посмотрела на Ирбиса, и внутри все заходилось, замирало. Я боялась даже представить ту боль, которую он испытал. Я опустила голову — нет, не смогу. Дышать не смогу. И через несколько часов все равно вернусь умолять. И будет еще хуже, потому что нет никаких гарантий, что за эти несколько часов брат останется в живых.

Я подняла голову, заглянула в лицо имперцу:

— Я продаюсь. Но прежде я хочу увидеть, как вы на моих глазах спишете его долг, и как Ирбис уедет отсюда.

Имперец просиял:

— Разумно… Очень разумно. Смотрю, ты умница, в отличие от своего родственника. — Он кивал, что-то сцеживая сквозь ровные зубы, пристально смотрел на меня: — Меня зовут господин Колот. Советую хорошо это запомнить. Чтобы точно знать, кого благодарить.

Я сглотнула:

— Я запомню. Крепко запомню. Списывайте его долг, господин Колот.

Тот лениво приблизился на шаг, поддел длинным ногтем край моего ворота, отводя в сторону. Еще немного — и расстегнутая лямка соскользнет. Я вцепилась в нее рукой, кивнула на брата:

— Прошу, только не при нем.

Колот приподнял брови, тоже посмотрел на Ирбиса, который едва стоял на ногах:

— Я бы не был так уверен… Мальчишке стоило бы знать, на что пошла ради него любящая сестра. Красивая и любящая. Свежая как цветок бондисана… На какие унижения… — он отвел мою руку, вновь коснулся лямки: — А их будет много. Очень много. Обещаю. Долги тем и хороши, что их нужно отдавать… С процентами…

Этот вкрадчивый тон, эта ленивая манера говорить просто лишали последнего самообладания. Я понимала, на что намекал этот урод, где уж тут не понять! Но назад дороги уже не было. Ни мне. Ни брату. Даже если они убьют Ирбиса, как и грозили, долг ляжет на нас с мамой. Они не убавят ни геллера. Не будет меня — на нее одну. Я не смотрела на Ирбиса, но и без того видела перед глазами его изуродованное лицо и вывернутые пальцы. Он должен вернуться к матери.