Потом и война кончилась, и дети выучились, да разъехались. Кто в техникум пошел, а кто аж в институт. Катерина гордилась, что дети у неё ученые. Сама-то и писать толком не умела – три класса церковно-приходской.

Помогала детям как могла. Хозяйство тянула одна. Дом большой у Катерины остался, крепкий. Говорили, что богатый.

В деревне жизнь тоже продолжалась. Разрослась деревня до поселка городского типа. Администрация решила дорогу молодым давать, новые бараки строить. Так дом Катерины и снесли – ничего родного на месте не оставили. А ей выделили комнатёнку в одном из новых бараков. Все равно баба одинокая, что ей лишнюю площадь занимать.

Больше всего Катерина по хозяйству скучала, по Маруське своей. Курей собственными руками забила, не жаль. А корову не смогла. Соседке отдала. И все переживала: поживёт ли её корова. От старой скотины проку особого нет. Кто кормить за так станет?

Дети писали изредка. Ехать к ним Катерина сама не хотела, хоть и звали. Какая там от неё радость? Жизнь молодая уходит вперед так, что и не догнать. Отписывалась детям, успокаивала.

Сестричка из поликлиники к ней часто заглядывала давление проверить. Потом садились за чай с баранками, говорили по душам. Тогда сестричка и предложила в этом доме для стариков пожить. Какое-никакое общение.

Правда, Катерина совсем не потому согласилась. Уж очень ей сад во дворе этого заведения понравился. Яблоки в том саду к осени вызревали с большой кулак и будто сами в руки просились. Прямо как в её родном саду когда-то. Как откусишь такое яблоко – внутри сладко и тепло становится.

А вот каша у них была совсем без души.

Каша была почти готова. Горячая и наверняка очень вкусная. Мышка наворачивала круги вокруг ёжика, а нос её, с неровными усиками, уже полчаса как жил своей жизнью. Она просила хоть ложечку.

Но ёжик важно помешивал большой деревянной поварешкой драгоценное варево в красивой кастрюльке, отгонял её и просил ещё немножечко подождать. Все это длилось уже полчаса, и терпения в мышке оставалось так мало, что она начала просить, даже более того, умолять друга, чтобы он перестал её мучить и зачерпнул жёлтой рассыпчатой гущи.

– Можно даже не накладывать в красивое, по всем правилам, блюдце, – говорила мышка.

Ведь самое главное – это дать ей и всё. И неважно уже, во что будет наложена эта каша. Она дергала ежа за фартук, за штанину, даже раз толкнула его маленькими слабыми лапками.

Но зануда-ёжик ни в какую не хотел ей потакать. Он вообще не сильно любил нарушать придуманные им раз и навсегда правила. А «правило каши» было одним из самых жестоких для мышки. И она всегда уступала. Ведь ёжик знал, как лучше для мышки. И мышка всегда в это верила.

Но только не сегодня! Ведь сегодня она не хотела есть слегка остывшую, выложенную красивой горкой кашу на блюдечке с золотой каймой. Она хотела горячую, зачерпнутую деревянной ложкой, прямо из кастрюльки! Или обидеться.

А еще лучше: уйти в гости к суслику – уж он-то никогда с ней так не поступит. И не есть эту дурацкую, хоть и вкусную кашу. И пусть ёжик один её ест. В конце концов, она очень постарается и обязательно найдёт на целом белом свете другие вкусные вещи.

Облизав ложку и стенки мисочки, а потом сладко причмокнув от последней крупиночки ёжиковой каши, мышка мечтательно откинулась на расписном стульчике и подумала о том, что она приняла правильное решение, дав ёжику ещё один шанс. В конце концов неизвестно, какие порядки и правила в голове у этого суслика.

Домовёнку не нравилась эта квартира. Она была слишком светлая, слишком белая и слишком пустая. Ковёр с длинным ворсом, кожаный диван, да телевизор на полстены. Вот и вся комната. Обои белые, шторы серые, двери стеклянные.