Чтобы как-то согреться, бойцы забирались в ямы, воронки, укрывались плащ-палатками и что-нибудь жгли, например тол, извлеченный из противотанковых мин. И угорали целыми подразделениями. Так что всей разницы, что наши одеты были добротнее и огнеприпасов могли не жалеть, их доставляли в первую очередь.

Боевые действия продолжались без передышки днем и ночью. К исходу 17 января советские войска вышли на рубеж Большая Россошка – хутор Гончара – Воропоново, где вновь встретили упорное сопротивление на внутреннем обводе городских укреплений. Протяженность линии фронта сократилась со 170 до 110 км. Особенно ощутимой для 6-й армии стала потеря основного аэродрома в районе Питомника, там же находился и более-менее оборудованный полевой госпиталь. Только теперь из опроса пленных наши генералы «вдруг узнали, что после стольких боев наш противник насчитывает около 200 тысяч человек!» и в очередной раз подивились беспомощности своей разведки.

На этой стадии надежды окруженцев на внешнюю помощь полностью развеялись, в плен начали сдаваться батальоны, вернее то, что от них осталось, но большинство подразделений, даже осознав безнадежность положения, продолжало отчаянно сражаться, приводя в смущение советское командование (за время двухмесячной осады в 6-й армии было вынесено 360 смертных приговоров за попытку дезертирства и неподчинение приказу, что не так много, учитывая отчаянность положения).

«Прошло пять суток нашего наступления, – недоумевал Н.Н. Воронов и ежедневно по два-три часа допрашивал пленных немецких офицеров. – Откуда же у него брались силы и средства? Неужели не сказываются трудности с продовольствием? Как же немцы дерутся, получая голодный паек? Разведка доносила, что суточный рацион немцев состоит из 150 граммов хлеба, 60 – 75 граммов мяса, супа из конины и изредка 25 – 30 граммов масла».

«Мы тогда не раз удивлялись, – вспоминает генерал И.М. Чистяков, – кажется, уж не на что было рассчитывать гитлеровцам, но они продолжали ожесточенно сражаться... дрались, как смертники».

Сказать просто, что немецкие солдаты проявляли героизм, сохраняли верность долгу и присяге, что они имели понятия о воинской чести, у советских мемуаристов язык не поворачивался. Ничего подобного у «гитлеровской солдатни» за душой быть не могло. Ведь каждый советский человек знает: только «в боях за коммунизм рождается героизм» и лишь под ленинским знаменем «сердце горит пламенем».

Хотя вот весточка домой, отправленная бойцом 9-й зенитной дивизии ПВО: «Я горжусь тем, что могу с чистой совестью назвать себя защитником Сталинграда! Будь что будет! Когда придет мой последний час, я умру с радостной мыслью о том, что исполнил свой долг перед фатерляндом и отдал жизнь за нашего фюрера и свободу германского народа». Если последнюю строчку слегка изменить, вставив: «За Родину! За Сталина!», то получится письмо героя-комсомольца, хоть на первую полосу «Правды» помещай, а так – всего лишь свидетельство «ложно направленного чувства немецкого патриотизма и фанатизма оболваненного пропагандой захватчика-расиста».

Ложные посылки приводят к ложным выводам. Поломав голову над тайной немецкого упрямства, Воронов сообразил, что «разведка не учитывала тех тайных запасов продовольствия, которые имели немецкие соединения и части (?)» и которые, видимо, поедали втайне от разведки.

Советское командование решило сделать паузу и еще раз предложило окруженной группировке капитулировать. Но и на этот раз предложение было отвергнуто. Войска Донского фронта приступили к подготовке завершающего штурма. Паулюс для продолжения обороны потребовал у Манштейна срочно перебросить по воздуху несколько пехотных батальонов, но командование группы армий «Дон» «уже не считало себя вправе перебрасывать войска или пополнение» в обреченный котел.