– Я не против.

– Она не против, – тихо усмехнулась бабушка и посмотрела на меня. – Анастасия, это твое будущее, рекомендую проявлять большую заинтересованность.

– Бабушка, давай устроим вечеринку, прошу тебя, – заканючила Лера. – Когда у нас последний раз были гости? Я хочу танцевать. Летом всем невыносимо скучно!

– Лето тоже можно потратить на повышение собственного образования, – возразила Эдита Павловна, – было бы желание.

Она вдруг сильно сжала края газеты и скривила губы. На газете появились бумажные морщины, буквы подпрыгнули от страха и собрались кучками. Затем я увидела, как дрогнули, вспыхнули щеки бабушки, на лбу запульсировала жилка, а из глаз посыпались огненные молнии.

– Щенок, – процедила Эдита Павловна, и ее взгляд повторно заскользил по строчкам.

Нина Филипповна аккуратно положила чайную ложку на блюдце и почему-то вопросительно посмотрела на меня. Я пожала плечами, хотя в груди уже подрагивал ответ на невысказанный вопрос. «Шелаев, Шелаев, Шелаев», – заколотилось сердце, давая подсказку, волнуя, разрушая внутренний покой. Но что же он сделал? Что сотворил на этот раз? Впрочем, разве я не ждала скорой бури, разве не предчувствовала ее появления?

– Шелаев, – подтвердила мои догадки Эдита Павловна, произнеся фамилию с тяжелым кипучим гневом.

– О нем пишут в газете? – осторожно спросила Нина Филипповна.

– А что пишут?! – выпалила Лера, переключив внимание с калорийного и запретного круассана на бабушку. Клим вызывал у нее живейший интерес, и она была готова аплодировать любому его поступку. В отличие от меня.

Эдита Павловна потратила полминуты на восстановление душевного равновесия. Ее глаза все еще сверкали молниями, но выражение лица стало прежним. Мне показалось, что в этот момент она бы легко пристрелила Клима Шелаева, написала какую-нибудь записку для полиции и небрежно бросила ее на бездыханное тело. Например: «Долго не ищите. Его убила я – Эдита Павловна Ланье».

– Оказывается, – подчеркнуто спокойно начала бабушка, – Клим Шелаев очень добрый человек, склонный к широким благотворительным жестам. – Она выдержала паузу и добавила: – Картину Теодора Тафта «Коричневый Париж» он подарил Ханты-Мансийской галерее.

Я сжала край стола и услышала громкое уханье собственного сердца, оно уже не повторяло фамилию Клима, оно выросло, стало тяжелым и теперь с трудом помещалось в груди.

– Что за «Париж»? – с любопытством поинтересовалась Лера, но на ее вопрос никто отвечать не собирался. Эдита Павловна не снизошла, а мы с Ниной Филипповной слишком хорошо понимали, насколько тема болезненная и что может за всем этим последовать.

– Ханты-Мансийской? – уточнила Нина Филипповна, точно сомневалась в возможности такого поступка Шелаева.

– Ты прекрасно слышала! – вновь теряя контроль над собой, прогремела Эдита Павловна и хлестнула жестким взглядом по мне. Но я к этому террористическому акту не имела никакого отношения и к тому же еще не успела до конца понять и проанализировать поступок врага дома Ланье.

«Ну, подарил и подарил, – добавляя словам легкости, «заговаривая больной зуб», мысленно протянула я. – Люди же иногда занимаются благотворительностью, а…»

– Анастасия! – Бабушка как-то слишком медленно опустила руки на стол. Газета прикрыла часть узора на скатерти и коснулась белоснежного блюдца.

– Да?

Эдита Павловна смотрела на меня долго и неотрывно, но, увы, не представлялось возможным прочитать ее бурлящие мысли. Я догадалась: она считает меня виноватой, но при этом не знает, в чем именно моя вина. Интуиция?