Авто давало мне право на скорость и самоопределение, право на труд и на отдых, авто, по сути, – это доспехи, которые служили как средством защиты от внешнего мира, так и от атаки на время и пространство. Шила поняла это, как только поменяла метро на свое личное. Она завела свой личный автомобиль. Завела еще час назад, теперь же припарковала рядом с университетом. Вышла из машины, посмотрела вокруг, пикнула сигнализацией, еще раз поймала блеск лакировки кузова и двинулась довольная и самодостаточная к дверям альма матер.

Войдя в универ, она вспомнила, что собиралась заскочить в учебный отдел, заполнить какие-то бумажки. Кабинет был маленький и душный. Три стола, три шкафа, три компьютера, сотрудника тоже три. Три лампы дневного света. В потолке тоже дневная сплошная мерцающей лампы. Двойной тухлый свет синтетикой выедал глаза. Лампа жужжала, словно там улей пчел, что вырабатывали вместо меда ватты.

Внутри пахло бюрократизмом и стоял деловой толк одного из сотрудников канцелярии. Тот говорил в нос. Хочешь нагнать значимости – говори в нос. Это он усвоил четко и даже научился слегка картавить, пытаясь приблизить себя отчасти к Земле обетованной. С умным видом он объяснял какой-то женщине правила игры, как надо заполнять анкету на конкурс преподавателя, который был чистой фикцией и проводился каждый год. Шила знала, это была профессор с ее кафедры, но здесь под прицелом чиновника из отдела кадров она вела себя словно девушка, пришедшая на экзамен. Скоро она выйдет из кабинета и, не доходя до кафедры, снова обрастет регалиями и степенями, словно неприступный непотопляемый риф – ракушками и мидиями за годы непрерывной работы в своей стихии. Шиле ни в коем случае не хотелось стать такой. Она даже отказалась от кандидатской, которую ей так навязывало руководство. Шила понимала, что это дорога в один конец. По миру она полетала благодаря мужу, который часто брал ее с собой на борт очень личной пассажиркой. Сейчас у нее были задачи и поважнее, нужно было родить, чтобы потом проводить время в кругу своей семьи, чем в замкнутом кругу бесконечных статей, конференций, кандидатских максимумов и минимумов, абсолютно никому не нужных, в особенности ей. Это была проформа, которой многие из ее коллег прикрывали отсутствие формы, будь то физическая или духовная. Шила старалась держать себя в форме. Она как будто ненадолго очнулась от ментального сна. Снова услышала мужской голос, а глаза ее нашли на столе тарелку с конфетами, судя по тому, что тех было много, это были леденцы. Будто решив удостовериться, Шила взяла одну конфету, развернула. Там лежал сладкий кусочек янтаря. Она не любила леденцов, именно поэтому сунула янтарь себе в рот и стала гонять его внутри языком. Вкус был сливочный и липкий. Она незаметно снова вернулась в мыслях к мужу, который в последнее время увлекся сладким. «Ему не хватает любви, но не моей, а неба. Еще бы, его, молодого безупречного штурмана, лишили неба, словно Родины. Это то же самое, что оставить хакера без Интернета», – скрутила она в жирную точку зеленый фантик и положила обратно в тарелку. Жена чувствовала, как муж мается, пребывая в роли препода, не в своей тарелке. Она снова уставилась в фарфоровую тарелку и вдруг увидела, как ее любимого мужа уносят в летающей тарелке зеленые человечки черт знает куда. Артур грустно махал ей рукой до тех пор, пока не скрылся. Шила вернулась к леденцу, который уже стал совсем маленьким, разгрызла его и проснулась окончательно.

Рядом, за другим столом, сидела девушка, она влюбленно смотрела в комп. По ее складке на лбу было видно, что внутри шел нелегкий мыслительный процесс, женщинам свойственно преувеличивать. Увидь она эту морщину, может быть, разлюбила бы враз свою работу. «Елена, вы подготовили документы, что я просил?»– «Да, Анатолий Степанович», – соблюдали служебную дистанцию оба. Когда она говорила, челюсть Елены выдвигалась, словно ящик комода, в котором аккуратно были уложены чистенькие и отглаженные слова и фразы. Правда, ящик задвигался не до конца. Возможно, это было сделано для вентиляции, но в этом был какой-то шарм, недосказанность.