Такое функционирование сознания на уровне неких порывов, неких не до конца осознанных импульсов было характерно и для политики Горбачева. Отчасти он действовал по принципу Наполеона: «сначала ввязываемся в бой, а там посмотрим». Но Наполеон был гениальным полководцем, он мог себе позволить так действовать, хотя и это вызывало критику многих военных специалистов того времени. В конце концов, это его подвело, но в первое время на европейском театре военных действий он так одерживал победы. Хотя у него были и битвы, которые являлись образцами продуманности и завершенной логики.

Импровизация в политике возможна в двух случаях. Либо у тебя достаточно сильные позиции и ты можешь себе позволить импровизированные шаги. Либо ты должен отличаться сильной способностью к моментальному анализу, чтобы правильно реагировать и решительно действовать без предварительной подготовки. Ни того, ни другого у Горбачева не было. У него было некое желание сделать лучше. Он действительно считал, что нужно уходить от «холодной войны», от излишней враждебности с Западом, что страну нельзя дальше держать в закрытом режиме. И ее действительно нельзя было сохранять в прежнем состоянии.

Но благими намерениями вымощена дорога в ад. Если эти благие намерения не продуманы, не положены на солидную основу оправданных политически шагов, то они, как правило, заканчиваются тем, что разрушается существующая система, но на ее место не обязательно приходит новая, а весьма вероятен политический хаос. Возможно резкое ослабление власти, утрата контроля. На мой взгляд, произошло второе. Горбачев, желая создать новую систему отношений с Западом, на самом деле полностью утратил инициативу, уступив ее западным контрагентам. И именно Запад выстраивал новую систему отношений на выгодных ему началах.

А Горбачев, вместо того чтобы быть ведущим или хотя бы партнером в тандеме «СССР – Запад», стал ведомым. Как говорил Бисмарк, в любом альянсе есть всадник и есть лошадь, и надо всегда стремиться быть всадником. Горбачев же очень быстро стал лошадью, причем практически добровольно. Это произошло в 1988–1989 годах. Как только он стал следовать за процессом, а не направлять его, это проложило путь к серьезным политическим поражениям – к большому ущербу для национальных интересов, сперва советских, а затем и российских.

В чем состояли эти интересы на том этапе? Нужен был контролируемый, постепенный, взвешенный переход от отношений «холодной войны» к новому типу отношений. Какой это мог быть тип отношений? Конечно, это не мог быть «общеевропейский дом», о котором любил рассуждать Горбачев. И, конечно, это не мог быть мир «нового мышления». Если Горбачев, по сравнению с предыдущими руководителями страны и партии, действительно пытался предложить новую систему координат, то его западные коллеги Буш, Коль, Тетчер придерживались прежней. На Западе ее до сих пор придерживаются. Прежде всего потому, что там не наивные люди. Они прекрасно понимают, что в отношениях между такими крупными центрами силы могут быть либо отношения соперничества, либо отношения первенства одного центра по отношению к другому, за счет ослабления его позиций. Горбачев же полагал, что можно создать некую гармоничную картину, новый мир, где мы будем взаимодействовать, учитывая интересы друг друга. И где с нами будут считаться, несмотря на то что мы добровольно отказываемся от наших внешнеполитических возможностей.

Но так в международной политике не бывает. От этих иллюзий ничего не осталось, когда мы попытались идти по этому пути при Ельцине. Да и после него, когда делали шаги навстречу Западу в ожидании ответных шагов.