– Чем едят? Где хлеб пекут? В чём воду носят?

Тихуша указывал то на ложку, то на печь, то на ведро.

Сувр хмыкнул весело:

– Гляди-ка, и вправду понимает. Так и быть, на солнцеворот наречём его. Что ж, прощай, Благожа, прощай, челядь глиняная. Свидимся на выборном дне.

Ретиш отступил в тёмный угол, чтобы выходящий ведун его не заметил. Как только Сувр спустился с крыльца, заголосила Медара. Ретиш вбежал в дом. Она кинулась в ноги к Благоже, спрятала лицо у неё на коленях и благодарила сквозь рыдания:

– Ох, родуша, отстояла ты меня.

Умир же сидел хмурый, смотрел в стол.

Ретиш хотел было стащить кусок пирога, как его потянул за собой Зрин.

– Идём, что покажу, – зашептал он.

– Никуда не пойду, пока не поем! – вырвался Ретиш.

Зрин зажал ему рот, только Благожа на них и не смотрела, подняла Медару и увела к себе в закуток. Умир и головы не поднял.

– С собой возьмём. – Зрин расстелил чистую тряпицу, сложил в неё пирогов, хлеба, политого мёдом, снова потянул Ретиша из дома и привёл к сараю.

Ретиш попятился:

– Чего тут делать? Меня от глины воротит уже.

– Так я их тут спрятал.

– Кого их?

Зрин распахнул двери и полез на чердак. Ретиш не стал дожидаться ответа, разложил пироги на верстаке и принялся уплетать. Зрин спустился с тяжёлым узлом и поставил его перед Ретишем. Тот глухо брякнул, будто в нём миски были. Развязал. Оказалось, что это глиняные плитки с говорящими знаками. Ретиш чуть не подавился со страху.

– Это Благожины?! Да она нас обреет!

– Не её. Эти я сам делал.

– Когда?

– А по зиме. Она Умиру дала читать, а я рядом был, тоже читал и угольком на полене царапал. А потом уж на глину перенёс и обжёг.

– Как ты успел? Чего меня не позвал?

– Я звал. Да тебе больше с мальцами на горке забавляться хотелось.

Ретиш не помнил. Про то, как с ребятнёй с обледеневшего пригорка на реку съезжали – помнил, а чтобы Зрин звал – нет. Он протянул руку к плиткам, но Зрин не дал.

– Не лапай! Умойся сперва.

По пальцам и правда стекал жир. Хорошо, что в сарае остались вёдра с водой. Ретиш забыл про еду и пошёл мыть руки.

Зрин разложил плитки на верстаке.

– Вот, тут всё по порядку. Благожины ещё её отец делал, потому она так и дрожит над ними. Здесь всё про исход и о том, откуда откровения у нашего рода.

– И в чём оно тоже сказано?

– Нет. Только о том, как Ен Блажену дар пожаловал и как тот людоедов одолел.

– Ух ты! – Ретиш схватил первую плитку, да только молчала она, ничего не хотела рассказывать.

Зрин усмехнулся:

– Скорый какой. Сперва надо знаки разобрать. – Он ткнул пальцем в нижний левый угол. – Как всё от корня растёт, так и говорящие знаки снизу читать положено. Как доверху дойдёшь, так снова вниз.

Ретиш всмотрелся. Первый знак он помнил: знак пятиродья, четыре чёрточки в ряд, пересечённые поперёк пятой, «мы». Дальше шли знаки родов. А вот над ними был незнакомый, две чёрточки и перекладина, скрепляющая их вверху.

– Это же глина, знак своего рода не признал, – рассмеялся Зрин. – Видишь, на зудя похож, если сбоку смотреть.

– Откуда же отцу Благожи было знать про зудей, если там о том, как Ен дар пожаловал, только говорится?

– Дурень, так сказ уже в Ёдоли писался, до того и глины не видывал никто. Я тебе перескажу, что тут, а ты потом сам разбирай и вспоминай. Так знаки и выучишь.

Зрин положил плитку на прежнее место и заговорил нараспев, совсем как Сувр на сходном месте: «Мы, ведовство, хлеб, железо, дерево и глина, покинули селения, в котором родились и жили, на седьмой виток долгой зимы. Тогда у родов ещё не было этих имён. Все мы промышляли охотой. После долгого пути вышли мы к ледяному морю, выкопали шахты, полные угля. Тем углём и грелись. Долбили солёную морскую воду и добывали морскую траву и рыбу. Тем и жили сто витков. А как зима закончилась, море оттаяло, шахты затопило, зверь вымер. Еды не стало».