На том берегу чужаки с топорами на плечах отправились к лесу.

– Строиться будут, – сказал Зрин, будто Ретишу самому разума не хватило бы это понять.

– А то не понятно! – проворчал он и добавил: – Как они ночь под дождём пережили?

– Не размокли, как видишь. И не наше это дело, родовики сказали не лезть к ним.

Глину кидали до полудня. Спины и плечи горели от тяжести лопат, да ещё и солнце пекло по-летнему. К обеду так умаялись, что в дом не пошли, отправили Медару за едой. Она принесла горшок с горячей кашей и кувшин холодного сбитня из погреба, сама есть не стала, присела в тени под ветвями ивы и закрыла глаза.

Как снова принялись за работу, к добычному месту заявилась старшая челядь ведуньего, хлебного и железного рода. Среди парней и девиц виднелась алая верховица неразумной Отрады. Все стали у края, но спуститься не решались.

– Как же тут пройти? Всю тропу глиной закидали, – развёл руками Нежан из хлебного рода.

– А чего вам тут ходить, работе мешать? – спросил Умир.

– Нам к реке надо.

– Так и идите на лодочный берег.

– Оттуда не видно. Хотим посмотреть, как чужаки обживаются.

– Чего глазеть на них? Родовики наказали не лезть к пришлым.

Емве, сын ведуна, спустился по склону, ступил было в глину и тут же увяз чуть не по колено, запачкал белые онучи и еле вытянул пле́тень.

– Развезли месиво! Вот уж и правда грязюки, – скривился он.

– Скоро все за зудями на поклон к грязюкам пойдёте, – усмехнулся Умир.

Ретиш со Зрином переглянулись, взяли по комку сырой глины и запустили в Емве. Ретиш целил в лицо, но промазал, только ухо задел. А вот Зрин попал в грудь, на белой рубахе Емве растеклось рыжее пятно. Сын ведуна рассвирипел, кинулся было на Зрина, но не решился вновь ступить в глину.

Нежан попытался его образумить:

– И правда, не стоит работе мешать. А ну отцам донесут? Идём к лодкам.

Емве зарычал сквозь зубы и мотнул головой. Тут вперёд вышла Отрада:

– Братец, не ярись. Сейчас шепну им откровение, так они нас не только пропустят, а на руках перенесут.

Она посмотрела на Ретиша и подманила его пальцем.

– Подойди. Или боишься? – спросила насмешливо.

– Ничего я не боюсь, – проворчал он и пошёл следом за Отрадой за ивовый куст. – Ну, что за откровение?

Она обернулась, хитро сощурилась и прошептала:

– Я знаю, что вы вчера сделали зудя-человека и рубили его.

– Откуда знаешь?! – ляпнул Ретиш, тут же прикусил язык, да поздно было.

– Открылось мне, – улыбалась Отрада.

– Врёшь! Подсмотрела! Или отцу твоему открылось.

Отрада сложила руки на груди, совсем как разумная, и пропищала:

– Больно надо бегать за вами, подглядывать. А если бы отцу открылось, он бы вам этого не спустил, уже обрил бы. Но узнает, если не пропустите нас.

Говорила тоже как разумная. Ретиш позавидовал даже – сам он так быстро не соображал. Но никогда бы в этом не признался. Подумав немного, спросил:

– Почём мне знать, что не скажешь после?

– Зачем мне попусту отца гневить? Ему не понравится, что сразу не призналась. А вот если не пропустите, я Емве шепну. Видал, какой он сердитый? Чтобы вам отомстить и отца не убоится, и меня выгородит.

У Ретиша руки чесались, так хотелось сдёрнуть с неё платок. А ну как волосы под ним? Откуда бритой голове ума набраться? Но сдержался, проворчал в ответ:

– Надо со старшими потолковать.

Умир цокнул языком от досады. Пробормотал:

– Аукнулись забавы ваши…

Медара так и пряталась в тени, к ним не подходила.

– Точно не донесёт, если пропустим? – сомневался Зрин.

– Не донесёт. Иначе ей от Сувра достанется, что смолчала, – успокоил его Ретиш.

– Если не пустим, то донесёт, а так хоть надежда есть. – решился Умир и крикнул парням: – Эй, проходите, только не топчите сильно.