Внезапно все сложилось.

На меня навалилась ужасная цепенящая грусть этого кабинета, от его то ли сумрачного, то ли флуоресцентного света. Не будет другой школы, ничего не будет. Вот так, и мы все это понимали.

Я отвернулся и увидел, что Клаудия Киркби тоже грустная и такая добросовестно и дьявольски милая.

Потом, когда мы с Клэем шли к машине, она окликнула нас и догнала: ее бесшумные, проворно мелькающие ступни. Туфли на каблуках она бросила возле кабинета.

– Вот, – сказала она, протягивая небольшую стопку книг. – Можешь ехать, но ты должен прочесть эти книги.

Клэй кивнул, благодарно ответил:

– Спасибо, мисс Киркби.

Мы с мисс Киркби пожали друг другу руки и распрощались.

– Удачи, Клэй.

И руки у нее тоже были красивые: бледные, но теплые; а еще свет в грустно улыбающихся глазах.

В машине Клэй, отвернувшись к окну, невзначай, но вместе с тем твердо, заметил:

– Знаешь, ты ей нравишься.

Мы как раз отъезжали от школы.

Странно подумать, но придет день, и я женюсь на этой девушке.

Потом он отправился в библиотеку.

Он пришел туда в половине пятого, а к пяти уже сидел между двумя высокими башнями из книг. Все, что смог найти о мостах. Тысячи страниц, сотни методик. Все виды, все размеры. Сплошная тарабарщина. Он читал и не понимал ни слова. Но ему нравилось рассматривать мосты: арки, опоры, консоли.

– Паренек?

Он поднял глаза.

– Возьмешь что-нибудь на дом? Уже девять. Мы закрываемся.

Дома он неуклюже протиснулся в дверь, не зажигал света. Его синяя спортивная сумка раздулась от книг. Он сказал в библиотеке, что надолго уезжает, и попросил сразу продлить на сколько можно.

Как на грех, войдя, первым он увидел меня, рыскавшего Минотавром по коридору.

Мы остановились, оба посмотрели вниз.

Сумка с таким грузом говорила сама за себя.

В полумраке моя фигура таяла, но глаза горели. Тем вечером я устал, гораздо старше двадцати, – древний, разбитый и седой.

– Проходи.

Проходя, он заметил в моей руке разводной ключ: я подтягивал кран в ванной. Не Минотавр я был, а чертов сантехник. И мы оба смотрели на сумку с книгами, и коридор вокруг нас сжимался.

Потом суббота, ожидание Кэри.

Утром Клэй покатался с Генри по гаражным барахолкам за книжками и пластинками: наблюдал, как тот сбивает цену. На одном из базарчиков продавался сборник рассказов под названием «Стиплчейзер», симпатичная книжка в мягкой обложке с оттиснутой на ней скаковой лошадью. Клэй уплатил доллар и вручил книгу Генри, который взял ее, раскрыл и улыбнулся.

– Чувак, – сказал он. – А ты джентльмен.

С того мгновения часы полетели вскачь.

Но их все равно нужно было завоевывать.

Под вечер он отправился на Бернборо, кинуть несколько кругов. На трибуне читал свои книги и начал что-то понимать. Термины вроде «компрессия», «ферма» и «устой» стали понемногу приобретать содержание.

Потом он пронесся узким желобом ступеней между щепастыми скамьями. Вспомнил девушку Старки и улыбнулся: ее губы. По полю шелестел неспешный ветерок, а Клэй поспешил прочь.

Оставалось недолго.

Скоро он будет на Окружности.

Пенелопа пережила лето.

Она решила получить от него удовольствие, и это был верный шаг.

Ее первый выход на пляж стал классическим двойным провалом: смесью солнечного ожога и ледяного ветра. Она никогда не видела, чтобы столько людей так быстро куда-то мчались и столько песка, которым их засыпáло. С другой стороны, могло обернуться и хуже: когда она впервые увидела португальские кораблики, безмятежно качающиеся в волнах, они показались ей такими хрупкими и эфемерными. И лишь когда по пляжу забегали дети, в разной степени мучимые болью, она поняла, что их всех ужалили. «Biedne dzieci», – думала она, видя, как те мчатся к родителям, бедные дети. Большинство дрожали под струями душа либо скулили и безутешно всхлипывали, но одной матери пришлось даже помешать своей малютке тереть ожоги песком. Девчушка в панике хватала его в горсти и сыпала на кожу.