Совсем незначительным был аппарат, занимавшийся перлюстрацией. На 1913 год из 44 служащих самое большое число работников было в «черном кабинете» при Петербургском почтамте – 15 человек, в Москве штат состоял из восьми человек, в Варшаве из девяти, в Одессе – пяти человек, в Киеве – трех, в остальных городах (Харькове, Тифлисе) – по два человека113. Им помогало около 60 почтовых работников, занимавшихся отбором писем из основного массива, поступающего на почтамт, и передававших их чиновникам «черных кабинетов»114. В годы Первой мировой войны «черные кабинеты» по-прежнему почти не читали крестьянские, пролетарские и солдатские письма, сосредоточивая свое внимание на корреспонденции представителей «общественности» (письма депутатов Думы, государственных и политических деятелей, чиновничества, интеллигенции, студенчества и т. п.). Задача же выявления настроений солдатских масс и их корреспондентов была поставлена перед военной цензурой. Так, к отчету военно-цензурного отделения штаба 12‑й армии от 19 января 1917 года была приложена «Таблица настроения армии в процентном отношении бодрых, угнетенных и безразличных писем за период с 15 октября 1916 по 1 января 1917 г.»115.

Подведем некоторые итоги. Во-первых, к 1917 году в Российской империи существовали определенные формы и методы политического контроля и сыска, не имевшие под собой законной основы и нарушавшие основные права граждан. Во-вторых, имелись достаточно опытные для проведения этой работы кадры чиновников и жандармов. Была разработана необходимая документация методического и инструктивного характера. Вместе с тем появление и развитие в стране элементов гражданского общества (Государственной думы, политических партий, оппозиционной прессы, общественных объединений и т. п.) становилось серьезной помехой для дальнейшего наличия беззаконного политического контроля и сыска. В то же время, хотя демократическая и либеральная общественность возмущалась подобными действиями государства, нам представляется, что в определенной части российского общества, в том числе в революционных кругах, сложились определенные психологические стереотипы, допускавшие использование властью любых методов для контроля и подавления своих политических противников и вообще всех инакомыслящих.

Свержение самодержавия в феврале 1917 года, казалось бы, открывало возможности для ликвидации беззаконных методов политического контроля и политического сыска, постепенного развития и укрепления тех начал правовой государственности, которые уже появились в России после реформ второй половины XIX века. Эти надежды поддерживались тем обстоятельством, что в программах всех крупных российских партий, оппозиционных режиму, имелся пункт «неприкосновенность личности и жилища». Более подробная расшифровка этой формулы содержалась в документах либеральных партий: кадетов и октябристов. В программе конституционно-демократической партии, принятой в октябре 1905 года, в частности, говорилось: «Личность и жилище каждого должны быть неприкосновенны. Вход в частное жилище, обыск, выемка в нем и вскрытие частной переписки допускается только в случаях, установленных законом, и не иначе как по постановлению суда». В заявлении Союза 17 октября подчеркивалось: «Гражданская свобода предполагает также неприкосновенность личности, жилища, переписки, собственности граждан»