Он опустошил свой тамблер, поставил, наполнил снова. Теперь он смотрел на меня, и лицо его стало другим: на нем по-прежнему вздымались и перекатывались пухлые складки, но клоуна здесь больше не было. Передо мной сидел хитрый, опасный и совершенно безжалостный противник.

– Гарри, насколько я знаю, не так давно у вас с инспектором Дейли был разговор, но вы не довели его до конца. – (Я пожал плечами). – Все мы благоразумные и здравомыслящие люди, Гарри, в этом я уверен. – (Я молча разглядывал виски в стакане.) – И это большое счастье. Просто представьте, что случилось бы, окажись в вашем положении неразумный человек. – Дада молча побулькал глотком спиртного, на носу и подбородке россыпью белых язвочек проступили очередные капли пота, и он смахнул их с лица. – Во-первых, неразумный человек увидел бы, как членов его команды по одному выводят на палубу, где предают казни. В наших краях принято казнить людей мотыжными черенками. Ужасная смерть, и инспектор Дейли заверил меня, что у вас особые отношения с этими двумя людьми. – (Сидевшие рядом Чабби и Анджело встревоженно заерзали.) – Затем катер неразумного человека отбуксировали бы в залив Зинбалла, и после этого неразумный человек никогда не получил бы его обратно. Катер официально конфисковали бы, прямо из моих скромных рук. – Умолкнув, он придвинулся и продемонстрировал мне «скромные руки». Таким рукам позавидовал бы самец гориллы. Какое-то время мы смотрели друг на друга. – Затем неразумный человек оказался бы в зинбальской тюрьме – которая, как вам, наверное, известно, является тюрьмой строгого режима для политических заключенных.

Я слышал про зинбальскую тюрьму, да и все на побережье про нее слышали. Из нее или выносят труп, или выпускают калеку – человека изувеченного и физически, и духовно. В народе ее называют «Львиная клетка».

– Сулейман Дада, спешу заверить вас, что я от природы человек исключительно разумный, – поведал ему я.

– Я так и знал, – отсмеявшись, кивнул он. – Разумных людей видно за милю. – Он опять посерьезнел. – Если выдвинемся прямо сейчас, до отлива, то окажемся в прибрежной лагуне еще до полуночи.

– Да, – согласился я, – окажемся.

– Вы пройдете к интересующему нас месту, где подождете, пока мы не останемся довольны, подождете честно и без фокусов, – что касается меня, я нисколько не сомневаюсь в вашей честности, – после чего вы и ваша команда будете вольны уйти на этом великолепном катере и завтрашнюю ночь проведете в своих постелях.

– Вы, Сулейман Дада, благородный и культурный человек, и я тоже не имею причин сомневаться в вашей честности. – Как и в честности Мейтерсона и Гаттри, добавил я про себя. – И я прямо-таки сгораю от желания провести завтрашнюю ночь в своей постели.

– Думаю, вам надо знать, – впервые проворчал Дейли из-под аккуратно подстриженных усов, – что ловец черепах видел, как в ночь перед той стрельбой вы бросили якорь в бухте между Дедами и Артиллерийским рифом. Мы ожидаем, что вы проводите нас именно туда.

– Я ничего не имею против взяточников, Дейли, – я и сам брал взятки, это как Бог свят, – но что же стало с воспетой поэтом честью воровской? Я очень разочарован в вас, Дейли.

Он, однако, игнорировал мои контробвинения и предупредил:

– Отныне давайте без шуточек.

– Вы и правда дерьмо, Дейли. Со знаком качества. Выстави я вас на конкурсе по дерьмовости, мог бы сорвать главный приз.

– Джентльмены, умоляю! – Дада вскинул руки, чтобы прервать поток моего краснобайства. – Давайте будем друзьями. Еще по стаканчику виски, а потом Гарри организует интересующее нас турне. – Он до краев наполнил тамблеры, но выпил не сразу. – Пожалуй, надо предупредить вас, Гарри, что мне не нравятся бурные воды. Мне от них нехорошо. Если заведете меня в бурные воды, я очень-очень рассержусь. Мы поняли друг друга?