Почему – смелый? В чем тут смелость? И зачем она вообще здесь нужна? Разве в кино нужна смелость? А тут ощущения были ну точно как в кино, в 3Д, но не в реале. Если уж о кино речь зашла. Там часто такое показывают. Я имею в виду, как человек впервые оказывается на месте убийства. Как его потом лечить начинают от психологической травмы, как разные психоаналитики заставляют его раз за разом рассказывать о случившемся, чтобы изжить и в конце концов стереть эти воспоминания.

Мне раньше все это интересно было смотреть, я вообще психологию ставлю выше действия, но теперь знаю, что все это туфта. Я о психологической травме – не было у меня никакой травмы! И рассказывать раз за разом, что я видел и что при этом чувствовал, мусоля мельчайшие детали, у меня нет ни малейшего желания или потребности. Но пришлось, всем подряд, потому что все считали себя вправе меня об этом расспрашивать. Так достали, что у меня одно желание осталось – чтобы от меня, наконец, отстали. Даже мелькала мысль правду им сказать. Вы только не подумайте чего, правду не об убийстве, а о том, что я обо всех них думаю. Только ведь не поможет. Спишут все на стресс и начнут лечить пуще прежнего, по-взрослому.

Может быть, я бесчувственный? Это я к тому, что ничего не чувствовал, когда на тело смотрел, ни страха, ни любопытства, ни горя. Стоп! При чем здесь горе? Ведь второй раз оговариваюсь, как сказали бы все эти психоаналитики, лицензированные и доморощенные, оговорочка по Фрейду.

Кто он мне был? Я имею в виду убитого. И с чего бы мне о нем горевать? Я ведь даже не знаю точно, как мне его называть, как-то никогда не приходило в голову, надобности не было. Мы же были, в сущности, незнакомы. Я до последнего времени, до самого убийства, не знал ни фамилии его, ни имени, не говоря уже об отчестве. Хотя нет, отчество как раз знал, точнее говоря, мог бы вычислить, если бы задумался, – Викторович, дядю Витю из десятой я помню.

А его не помню. Он же недавно у нас поселился, чуть больше года назад, это я точно знаю, у меня для этого есть точная вешка, для меня очень важная. Но он раньше, когда-то давно, в нашем доме жил, потому что все его знали. И он всех знал.

Еще точно помню, как увидел его в первый раз. Я на занятия спешил, поэтому по лестнице спускался, так быстрее, чем наш лифт вызывать. Стоит какой-то мажор у десятой квартиры и дверь ключом открывает. Думаю, купил, наверно, квартиру, она с осени пустой стояла после того, как бабка Алевтина умерла. Поздоровался на автомате. А он мне:

– Привет. А ты кто?

– Дед Пихто, – отвечаю, опять на автомате, и дальше иду.

– А! Ты наверно Ромик, Мещеряков, – донеслось мне в спину. – Мне-то казалось, что ты совсем маленький, ан вишь, вырос, уже хамить старшим научился. Как время бежит!

Но мне это по барабану, я на занятия опаздывал. Вечером поехал в поместье, родители уже перебрались туда на лето. За ужином, как водится, допрос с пристрастием, что делал целый день, поминутно, как дела в университете и все такое прочее. Я и упомянул о встрече, чтобы как-то заполнить отведенное на допрос время и случайно не проговориться о том, что на самом деле в тот день в университете случилось, это же моя личная жизнь и родителям о ней знать не надо. Что тут началось!

– Этот вернулся! – воскликнула мама.

– И как только, сволочь, посмел! – отец так грохнул кулаком по столу, что тарелки подскочили, а мама, которая вообще-то терпеть этого не может, ни грохота, ни слов таких, даже обычного своего замечания не сделала, а вроде как даже кивнула, соглашаясь.