– Кажется, получилось, – сказала она робко. – Не так красиво, понятно, как сделал бы Людота, но держатся крепко.

Добрыня, не веря глазам, взял кольчугу, растянул за короткие рукава. Все пластины на месте! Не сказать даже, какие были сорваны, а которые не затронуты мечом искателя королевств.

– Здорово, – сказал он пораженно. – Это просто… я даже не знаю… Как тебе удалось?

Она усмехнулась:

– Кто к белошвейной работе приучен…

Он оглядел ее с головы до ног:

– Потому ты и купаться не пошла?

– Да как-то, – ответила она несмело, – не приучены мы… Я из полян, а у нас девки с мужчинами вместе не купаются.

– Брось, – сказал он великодушно. – Озеро велико. Вон, видишь, какие кусты? Ты раздеваешься с одной стороны, я – с другой. А поплавать можем вместе.

Она отвела взгляд в сторону:

– Ну, в другой раз как-нибудь. Я тут испекла малость рябчиков…

У костра в самом деле на воткнутых в землю прутиках коричневели в пахучей корочке плотные комочки. Добрыня ощутил, как во рту скапливается слюна. Подумал смущенно, что долго плавал, если девка успела и кольчугу ему поправить, и рябчиков набить, ощипать и даже зажарить… Проворная. Кому-то здорово повезет.

– Спасибо, – сказал он. – Рябчики – тоже еда. Просто княжеская! Королевская…

– А ты и королей зрел?

– И королей, – отмахнулся он, – и базилевсов, в других странах зовомых императорами. Шахов… это такие же ханы, только побольше. Раджей, каганов и каганчиков… Это все одно и то же. Просто князья, только зовомые по-разному. В Европе полно королей, у которых земли меньше, чем в моем поместье, а людей меньше, чем у меня в одном дворе, зато короли!..

Она с удивлением смотрела, как он, поставив на глыбу камня блестящий шлем, вытащил нож и начал сбривать отросшую щетину. Кожа скрипела, хотя Леся не сомневалась, что нож острее бритвы: Добрыня из тех мужчин, что не лягут спать, не наточив оружие, не починив седло, не накормив коня.

– Зачем? – сказала она жалостливо. – Мой отец вовсе не скоблит рожу. А ты богатырь, другого такого не найти.

– Твой отец – простолюдин, – обронил Добрыня холодновато. – Вам дозволено не очень-то отличаться от дикого зверья.

– А ты? – спросила она уязвленно.

– А я обязан бриться, мыться, – ответил Добрыня, морщась. Он перекосил лицо, другой рукой натянул кожу. Лезвие скребло кожу с таким скрипом, словно по каменному полу тащили целую скалу.

– Бедный, – сказала Леся жалостливо. – Давай я…

Добрыня отстранился:

– Нет. Я никому не позволяю подносить острое лезвие к моему горлу.

Она удивленно вскинула брови, а он подумал запоздало, что вообще-то глупо вот так, когда осталось всего одиннадцать… или десять дней… но Леся уже встала, пошла проверить коней, а он доскоблил кожу, чувствуя, как та горит, словно ошпаренная кипятком.

Пламя костра становилось ярче. Мир за пределами освещенного круга темнел, пока не налился угольной чернотой, а над головой выгнулся усыпанный звездами роскошнейший шатер. Высоко под куполом мелькали неясные тени. Летучие мыши хватали жуков, хрустели на лету маленькими сильными челюстями, беззвучно пролетел огромный филин.

Пламя медленно опускалось, а толстые поленья медленно распадались на крупные, светящиеся изнутри багровые уголья.

– Пора спать, – сказал он наконец. – Вот и еще один день долой…

И хотя слова самые обычные, она слышала такое сотни раз, но лицо героя показалось темнее грозовой тучи. А голос прозвучал так, будто шел из глубокой могилы.

Но в следующее мгновение Добрыня тряхнул головой. Белые ровные зубы блеснули в беспечной усмешке. Леся исподлобья с недоумением наблюдала, как он ушел в темноту, где, судя по шороху, небрежно швырнул на землю конскую попону. Через мгновение донесся шум от падения тяжелого тела, шорохи – устраивается поудобнее, – затем тишина.