В общине это называлось платьем, а в городе на меня смотрели с жалостью. В школе, куда меня все-таки отправили – единственную из всех детей Таккеров, – мальчишки первое время пытались меня дразнить, называя «оборванкой», но очень скоро поняли, что с Эйвери Таккер лучше не связываться.

У меня тяжелая рука, да и терять мне особо нечего.

Зато в нашей деревне если только Мэри носила настоящие платья и красные ленты в волосах и еще несколько приближенных к преподобному отцу жриц, по совместительству его любовниц.

Остальные довольствовались хламидами.

Тут за дверью завозились, а потом она распахнулась.

Оказалось, ко мне снова пожаловала Мэри – с красными лентами в пахнущих ослиной мочой волосах и в парадном платье, вырядившаяся словно на праздник. В руках дочь преподобного держала поднос с едой.

- Исключительно из милости я вызвалась принести тебе последнюю трапезу, – заявила она ядовитым голосом. – Вот, ешь! – и с ухмылкой наклонила поднос.

Чаша с водой и деревянная миска с кашей перевернулись и упали в пыль амбара. Туда же полетел и кусочек ржаного хлеба.

На это я лишь пожала плечами.

Есть мне все равно не хотелось, так что уязвить меня ей не удалось. Если только совсем немного.

- А вот и твой погребальный саван! – Мэри швырнула в мою сторону светлую тряпку.

- Наверное, ты всю ночь расшивала его своими маленькими ручками? – усмехнулась я.

Мэри не ответила, хотя я увидела, как искривилось ее лицо, а рот открылся, готовый извергнуть новую партию гадостей. Но извержения не произошло, потому что в дверь протиснулась рыжеволосая Нэнси, дочь Милли.

- Драконы! – просипела девочка. – Уже приземлились! Четыре!.. Нет, три! Страшные! Черные! Нет же, красные!.. Целых три дракона и три всадника!

После чего округлила глаза и убежала.

- Переодевайся! – приказала мне Мэри.

- И не подумаю, – сказала ей.

- Тогда с тебя стащат одежду и приволокут к драконам голой.

- Пусть только попробуют, – хищно улыбнулась я. – И мы посмотрим, что из этого выйдет.

Мэри изменилась в лице, после чего заскрежетала зубами. Но возразить ей было нечего.

В детстве меня постоянно наказывали – лупили кнутом за непослушание и отсутствие религиозного рвения. Делали это лет так до тринадцати, после чего со мной что-то произошло.

В тот раз меня снова пытались высечь за глупую провинность, но вместо этого… Сперва был толчок в груди, затем по телу разбежался лихорадочный жар, после чего с рук полилась неведомая сила.

Во мне проснулась магия, как позже объяснил мой учитель. Потому что преподобный Таккер, оценив вызванные мною разрушения – от амбара почти ничего не осталось, – справедливо рассудил, что мне стоит научиться контролировать свой дар, чтобы случайно никого не пришибить.

Но так как обучать меня мог лишь один человек на острове – на Чаверти других магов не водилось, – он тоже выдвинул встречное условие. Потребовал, чтобы я ходила в школу, как обычные дети на острове.

И преподобный, скрепя сердце, все же мне позволил, но приказал молиться каждый вечер по часу во искупление своих ужасных грехов.

Несмотря на мои старания, обуздать свой дар, а также научиться им пользоваться по собственному желанию у меня не вышло. Подобные магические всплески происходили еще два раза – когда я испытывала крайнюю степень возмущения от творящейся несправедливости.

Один раз в общине – тогда разнесло не только амбар, но еще и сарай с мельницей, а заодно засыпало досками и обломками балок приспешника отца Таккера, любившего лупить девочек кнутом.

Джон Хамсри выжил, но руки ему переломало знатно, так что кнут с тех пор он больше не держал.